Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Малефиций ткнул сына в живот указательным пальцем с удивительно хорошо и чисто обработанным ногтем, Северус согнулся почти пополам, а Папенька, вновь обретший свой статус старого похотуна в глазах Снейпа, только рассмеялся своей шуточке.
– Какой же хилый ты, сынок, видно, к несчастию своему, в матерь пошёл. Зато гибкий, как змеюка. Но уж с варварами воевал отменно, только излишне добр ты к ним, дикарям этим. Ну, ничего, в следующих походах и не на такое тебе предстоит насмотреться да и перестать сопли по лицу размазывать при виде действий моих бодрячков-легионеров.
За храбрость в боях, но не за жалость
– Из Египта, Александрии Великой.
Северус решился оборвать вконец развеселившегося Папеньку и уйти к брату, предоставленному самому себе. А сие обстоятельство смущало Снейпа.
– Что из Египта?
– Папирусы, их привозят к нам из Александрии Великой - громаднейшего порта во всей Ойкумене, одного из центров цивилизации и прекраснейшего, после Рима, разумеется, города мира.
Но Папенька разошёлся и даже не обратил внимания на то, что его речь была прервана какой-то «Авександией». Ему явственно хотелось наконец-то запросто, по-солдатски, как на долгожданном привале после долгой тряской дороги, по душам поболтать со своевольным, злоязычным, колючим, недоступным и, главное, излишне братолюбивым наследничком. И Папенька начал откровенничать:
– Но не сильно жалею я о смене женщины на ложе своём. У меня ж ещё твои рабыни нетронутыми остались, хоть и помню я, когда навещал тебя во время выздоровления твоего от лихорадки, когда не мог ты даже пищу легчайшую принимать, разрешил ты мне попользовать их. Но тут начались делишки со сватовством, а я хитрый - всё в секрете держал. Если честно, боялся я, что ты заране откажешься от Союза.
Но вот матерь твоя, о Северус, сыне мой, знай, после нашего возвращения из похода сильно переменилась ко мне и не отвечает боле на ласки и всё, что надлежит совершать супругам на ложе, так, как делала сие ранее - с радостию принимая меня в лоно своё, позволяя ласкать до помрачения разума её, теперь словно чрез силу свершает. И смотрю я - не в радость ей ласки мои, даже не застонет, когда за грудь ущипну. А я, поверь, с годами настолько умел стал в игрищах любовных, что любая, будь то даже, хоть и редкая, но невинная девица, правильно обласканная и распалённая мною к соитию, не замечает даже болезненной, как говорила мне, тогда ещё довольно неопытному юнцу, давным-давно супруга моя, дефлорации.
Но вернусь-ка я вновь к мыслям о супружнице моей - не пойму, что с нею соделалось? Она же столь много страдала без супруга, и вот - не нужным оказался я ей. Уж не завела ли она в наше отсутствие «хвост» себе? Ибо, кому как, а многим, как идёшь с ней по улице, она явно по нраву. Может, спит она с любовниками многими, покуда я с рабынями развлекаюсь, вот и утомлена она всегда, и нежеланен я. Знаю же, что не красавец-мужчина я, а может, у кого подлиннее будет? А женщине только того и надо, они ж ненасытные в любви! Кто лучше гвозди забивает да подольше, тот им и любе…
Северус решил прекратить неприятные для него разговоры о женщинах да ещё и с непосредственным сексуальным акцентом, выражаемым пошлым, вульгарным языком черни, пересыпанном грубейшим солдатским жаргоном.
– Матерь моя понесла от тебя, отец мой высокорожденный, разве не ведаешь ты о сём воистину удивительном и радостном событии? Знай же, что наградили вас за любовь супружескую, наконец-то соединившую вас после стольких лет разлуки милосердные и всемогущие боги сами волею своею!
– Нет, воистину не ведал!
– Папенька мгновенно перешёл вслед за правильным, возвышенным языком сына от пошлостей и подозревания супруги в измене к умилённой, почти нормальной латыни.
– Ибо умолчала Вероника, супруга моя, о ниспослании нам на старости лет такого счастия. Надо принести бычка в дар Диане - Матери, дабы спокойно и вовремя разрешилась от бремени отныне и до родов неприкосновенная матерь твоя, сыне. Радуюсь я весьма, умилил ты, о драгоценный сыне, меня словесами твоими.
Северус поспешил «раскланяться» с Папенькой на такой бравурной ноте… С «отцом» - магглом, коий знал о жене своей много менее, нежели, чем совершенно чужой ей профессор.
И мгновенная, внешне кажущаяся праздной, мысль посетила голову сего многомудрого профессора:
– А не будет ли и этот ребёночек Вероники, как и я, - мысленно раскланиваюсь сам с собой, - только настоящий, её первый уцелевший ребёнок, магом Северусом, который и принесёт, по обоюдному согласию двух супругов, волшебство в род Снепиусов? Вот он и будет вписан в «Хронику благородной, чистокровной семьи волхвов Снеп» Ульция Снепа.
Вот только незадача - кажется мне, у Маменьки будет дочь… Если вообще старушка разродится… Хотя я помню чудное мгновенье первой встречи с Маменькой - мне она тогда жутко не понравилась, да и сейчас я от неё не в восторге, но она вовсе не старушка, как я назвал её в сердцах, а просто женщина в годах, и при её довольно изящной фигурке имеет бёдра, достаточно широкие для благополучного разрешения от бремени.
– Радуйся, отче!
– Радуйся, сыне!
Скажи мне, как ближайшему твоему родичу, зачавшему тебя, прошу - скажи правду.
– О чём, отче мой?
Северус искренне удивился такому вопросу после доверительного, даже излишне, с солдатскими пошлостями, остротами и шуточками разговора, состоявшегося впервые за всё время жизни в роли сына Малефиция. Ему казалось, у них общие цели - приумножение богатств дома Снепиусов для наследника, которым, в конечном итоге, окажется - кто же ещё?
– Квотриус, пока рассорившийся и с родителем, и со спасителем-братом в пух и прах, решив не прийти на трапезу в честь Лар и Пенат. А вот со стороны Квотриуса это должно быть большим неуважением по отношения к божествам, охраняющим дом и всех, кто в нём, даже скотину и скот говорящий, а если помолиться им перед долгой и трудной дорогой и вознести хвалы, принеся скромные жертвы после возвращения в дом, то божки будут охранять и странников, и воинов.