Звезда бегущая

Курчаткин Анатолий Николаевич

— Ты чего разохался? — спросила жена.

Ладонников протянул ей газету, она взяла, но не оставила в руках, положила на тумбочку.

— Дельно-то дельно написано, — сказал Ладонников, — только напрасно так он в конце. Про хозяйское чувство, я имею в виду. Красивость одна — и лишь. Дело изложил — и ладно, зачем он в конце?.. Тактически неверно.

— А знаешь, — жена сняла очки и положила их сверху газеты, — я, по-моему, отца этого Боголюбова знала. Когда еще в институте училась, практику в цехе проходили. Мастером был… ох, попортил нам нервы. Нас к нему двоих прикрепили. Так уж так все по правилам, так гонял… Как

отчество этого Боголюбова?

Ладонников постарался припомнить.

— Глебович. Олег Глебович.

Жена всплеснула руками.

— Сын! Он. Того — Глеб Иваныч. Гляди-ка. Отец, кстати, тоже в каких-то правдоискателях ходил. Какие-то все докладные подавал, на собраниях выступал, о чем точно — я не помню, давно было. Гляди-ка! Сын, значит, в отца?

— В правдоискателях, да? — Ладонников начал было расстегивать ворот рубашки и не расстегнул, поднялся с кровати, прошел к письменному столу, стоявшему у окна, сел за него, раскрыл боголюбовскую папку. Он еще не брался за нее. На работе полным-полно своих дел, успевай поворачивайся с ними, и знал, что на работе не займется ею, принес вчера домой. Но дом есть дом, и с Катюхой нужно о летних ее планах поговорить, и с Валеркой партию в шахматы сыграть для контакта, — ни вчера не дошли руки до боголюбовской папки, ни сегодня. — В правдоискателях, вон как, — проговорил он вполголоса, для себя, доставая из папки стопу бумаг.

— Чего-чего? — спросила жена.

— Нет, это я не тебе, — отмахнулся Ладонников.

Не наивняк, не авантюрист, правдоискатель — вон кто. Не тот, не другой, а похоже скорее всего этот вот, третий. Больше всего похоже, да. Недаром все сопротивлялось внутри, когда пытался определить: так кто же он? А он ни тот, ни другой.

— Ты что, надолго засел? — подала голос жена.

Ладонников поднял от бумаг голову.

— А, мешает, да? Сейчас я… — Он включил настольную лампу, встал, прошел к выключателю и погасил верхний свет. — Вот так вот.

— Подойди, — поманила жена рукой со своей особой, какую у нее никто, кроме него, не знал, словно бы стесненно-лукавой улыбкой. — А я тебя сегодня жду, — шепотом сказала она, когда он наклонился к ней.

Но Ладонников уже раскрыл папку, начал уже смотреть бумаги, и ничего важнее их для него уже не было.

— Ладно, иди, — оттолкнула его жена в ответ на его молчаливую винящуюся улыбку. И вздохнула: — Я не обижаюсь, нет. Иди. Я понимаю.

Ладонников знал: и в самом деле понимает.

Жена повернулась на другой бок, спиной к нему, он все так же повинно поцеловал ее в мочку уха и вернулся к столу.

Ладонников просидел за столом часа два, просмотрев всю папку, хотя нужды в этом не было. Уже из докладной на имя Тимофеева вся картина сделалась ясна до мельчайших деталей, да плюс примеры из статьи в газете, — но просто уж хотелось заглянуть в каждый документ. Все верно ему говорил Боголюбов — чисто формально резали заводские службы их мероприятия. В том увеличение, в этом увеличение — и нет, не проедете, а ведь и в самом деле смешно, ну пункт пятнадцатый взять: смазочные трубки для блоков двуногой стойки. Какое удобство для эксплуатационников — залезай на крышу и заливай масло оттуда; и все увеличение трудозатрат по одному цеху — ноль двадцать семь нормо-часов, по другому — ноль двадцать восемь на экскаватор, а главный сварщик резолюцию: нарушение приказа такого-то по министерству о недопустимости

увеличения… Идиотизм! Полный и явный… Непонятно вот только, почему Тимофеев не взял на себя улаживание конфликта. По всем статьям вроде бы должен был. Непонятно.

Впрочем, его, Ладонникова, дело ясное — высказать, если потребуется, свое мнение, и он его выскажет. Кто бы там ни был этот Боголюбов, зачем бы ему всю эту кашу ни потребовалось заваривать. Есть такое понятие, как профессиональная честь, пусть Боголюбов сколько угодно рассуждает о каком-то там абстрактном чувстве хозяйской ответственности, что сие значит — поди-ка еще разберись, а профессиональная честь — это профессиональная честь, никакой абстракции, голая реальность, и уж без чего нельзя, так без нее. Чего ты стоишь без нее? Ни гроша!

Ладонникову вспомнились эти свои ночные мысли, когда на следующий день в физкультурную паузу — только поднялись со своих мест и потянулись в коридор — к нему подошел Ульянцев.

— Читали, Иннокентий Максимович, в многотиражке вчерашней? Статью Боголюбова?

— Ну? — Ладонников удивился: с чего вдруг Ульянцев спрашивает его о статье Боголюбова. — Читал. А что?

Они один за другим, придержав по очереди дверь, вышли в коридор, и Ульянцев сказал:

— Я понимаю, это он в связи с этими вот делами второго дня к вам приходил.

— Почему вы так думаете? — Ладонникову стало неприятно, что Ульянцеву откуда-то известно, в связи с чем приходил Боголюбов. Нет, никакая, конечно, не тайна, и ничего страшного, что известно, но все же — словно бы подсмотрели за тобой, выслеживали тебя.

— А высчитал. — На сумрачном, замкнуто-угрюмом лице Ульянцева появилось что-то вроде улыбки. — Мы же соседи с ним. На одной лестничной клетке, дверь в дверь. Ну, встречаемся по-соседски. Курим вместе, перила подпираем.

В коридоре, с хрипом выдираясь из репродукторов, еще играла музыка, призывавшая выходить на физкультпаузу. Ладонников встал на свое обычное место, слева от двери лабораторской комнаты, место Ульянцева было у противоположной стены, но он остановился рядом с Ладонниковым.

— И что из того, что соседи? — спросил Ладонников. Он опять не понял Ульянцева.

— Так ведь курим — не молчим же стоим, — ответил Ульянцев. — О том, о сем, о работе, о начальстве… о вас от меня Боголюбов достаточно наслушался.

Вот так, подумалось Ладонникову. Вот тебе и репутация твоя. Такова, значит, что полагают годным на роль третейского судьи. С усмешкой подумалось, но и всерьез где-то в глубине — оказывается, не все равно было, что о тебе говорят твои подчиненные. И вспомнились тут те свои ночные мысли о профессиональной чести. Да, правильно все.

— А по каким вы признакам высчитали, — спросил он Ульянцева, — что именно с этими он делами, о которых в газете, именно с ними приходил?

— А с ними? — переспросил Ульянцев.

— С ними.

— Ну так счет тут простой. Второго дня — возле вашего стола сидел, вчера — газета, а до того все меня последние несколько дней на разговор о вас наводил.

Ладонникову снова стало неприятно. Конечно, ясно было, что, прежде чем человек пришел, он где-то что-то услышал, разведал и так далее и тому подобное, но узнать вот в такой подробности: на лестнице, прислонившись к перилам, между сигаретными затяжками… Но он тотчас же пересилил себя.