Звезда цесаревны
Шрифт:
Говоря таким образом, Ветлов спрашивал себя, для чего именно фаворит зазвал его в парк и что у него на уме. Но Шубину неудобно было, по-видимому, самому про это заговорить. Как человеку недальновидному, ему было досадно, что так туго понимаются его намеки, и он все больше и больше в них запутывался, так что, наконец, Ветлов над ним сжалился и прямо спросил у него, чем он так рассердил цесаревну, что до сих пор не может оправиться от происшедшей с нею ссоры.
— Быть не может, чтобы все это вышло из-за того, что вы ей предложили отказаться от претензий на престол! Она бы вам на это ответила, что
— Нет, не за одно это: я ей сделал предложение…
— Какое предложение?
— Послушайте, ведь сватают же ее за разных иноземных принцев, чтобы от нее избавиться, почему бы ей не выйти замуж за русского человека, который ее безумно любит и которого она тоже любит, когда это спасло бы ее от преследований Долгоруковых?
Ветлов понял наконец, в чем дело.
— И вы ей предложили с вами обвенчаться?
— Да. Что же тут такого особенно глупого? Не понимаю! Она любит меня больше всех людей на свете, она сама мне об этом говорила многое множество раз… даже сегодня ночью… Ведь не зря же я ей это сказал, не с бухты-барахты, а после того, как она мне сказала, что счастлива только со мной, что полжизни отдала бы, чтобы нам никогда не разлучаться и жить так, как простые люди живут… Я, разумеется, ей поверил и предложил ей обвенчаться со мною и зажить такой жизнью, которая ей так нравится… А она рассердилась на меня за это и сказала, чтобы я никогда не смел думать о такой глупости. Какая же это глупость, Иван Васильевич? Я не понимаю.
У него в голосе звучали слезы, и он смотрел на Ветлова так печально, что последнему стало его жаль.
— Надо исполнить волю цесаревны, и вам это тем легче, что ведь не для себя же, не для своей безопасности, а для нее придумали вы то, что предложили ей…
— Разумеется, не для себя, — с живостью подхватил он, точно испугавшись такого предположения. — Неужели нашлись бы люди, которые усомнились бы в бескорыстии моей любви к цесаревне!? Это было бы ужасно! Я был бы прямо в отчаянии…
— Что вам до мнения остальных людей на свете, когда вы уверены, что она никогда не заподозрит вас ни в чем низком и подлом?
— О, в этом я вполне уверен!
— Нечего вам, значит, и сокрушаться: живите себе, наслаждайтесь вашею любовью, а о будущем не задумывайтесь; вот все, что я могу вам посоветовать.
— Так вы думаете, что надо забыть о случившемся?
— Само собою разумеется… А доказательством того, что и цесаревна этого желает… вот она сама идет сюда к вам, не найдя вас во дворце, — продолжал он, указывая на боковую аллею, по которой торопливо шла в алой парчовой душегрейке на собольем меху и в атласном белом капоре, отороченном лебяжьим пухом, цесаревна, весело улыбаясь морозному воздуху, румянившему ее щечки, и прищуривая свои синие большие глаза, чтобы скорее различить среди покрытых инеем ветвей фигуру своего возлюбленного.
— Куда ты запропастился, Алеша? — спросила она, устремляя на Шубина нежный взгляд. — Вот уж с полчаса, как я ищу тебя по всему дворцу… Уж начинала думать, не ускакал ли ты от меня за тридевять земель, чтоб наказать меня за то, что я назвала тебя дураком… Сказал он тебе, за что, Иван Василич? — обратилась она к Ветлову, который, поцеловав у нее руку, хотел было удалиться и которого она знаком удержала от этого намерения.
— Сказал,
— Так это ты пошутил, Алеша? — обратилась она снова к растерявшемуся молодому человеку, который недоумевающим взглядом смотрел то на нее, то на Ветлова, не понимая цели его выдумки. — Вот и прекрасно! А ведь я подумала, что ты это серьезно, и потому так рассердилась, — прибавила она так поспешно, что готовое сорваться с губ его опровержение так и осталось невысказанным. — Ну, помиримся и забудем о случившемся — кто старое помянет, тому глаз вон!
Она обняла его за шею и звонко чмокнула в губы, а затем спросила у Ветлова, почему они оба здесь вместо того, чтоб идти в столовую завтракать.
— Лизавета Касимовна не знает, что и думать, час битый сидит за столом, кушанье стынет, и никто к ней не идет. Бежим к ней скорее!
И, взяв своего сердечного дружка за руку, она быстро направилась к дворцу, куда за ними последовал более степенным шагом Ветлов.
Так и не удалось ему в то утро сказать ей о своем намерении уехать в лес. После завтрака, чтоб окончательно разогнать печальное настроение Шубина, цесаревна затеяла вместе с ним прокатиться до ближайшей деревни в гости к пасечнику, и Лизавета, оставшись одна, отправилась с работой к Мавре Егоровне, куда вскоре явился и жених ее, чтоб обсудить сообща вести, привезенные из леса, и решить, что именно из слышанного сообщить цесаревне, чтоб получить от нее разрешение туда ехать.
— Скажите ей чистую правду, без утайки, беды в том не будет, если она узнает, что делается в России и какие на нее возлагает упования русский народ, — сказала Мавра Егоровна. — Нет ничего дурного также и в том, что ваш посланец желает ее видеть, чтоб удостоверить тамошний народ, что она жива, здорова и благодарна ему за хорошие к ней чувства. Мало ли что может случиться, а преданностью и любовью народа всегда заручиться не худо! Я сама ей все это объясню и сумею ей представить, что необходимо вам там лично побывать как можно скорее… Ведь к Пасхе вы к нам вернетесь?
— К Пасхе! — печально вскричала Лизавета. — Но ведь у нас еще нет и Рождества!
— Хорошо, если удастся обернуться к весне, — заметил Ветлов со вздохом. — Ведь там придется пожить, чтоб народ вернуть на путь истинный и заставить опасных пришельцев удалиться восвояси: скоро такие дела не делаются.
— А нельзя вам эту поездку на несколько дней отложить? — спросила Мавра Егоровна, заметив испуг и отчаянье, отразившиеся на лице Лизаветы.
— Для чего? — осведомился Ветлов.
— А хотя бы для того, чтоб не оставлять Лизавету Касимовну вдовой на долгое время.
— Ну, это действительно причина из самых важных, — заметил Ветлов, стараясь придать шутливый оттенок произносимым им словам. Но ему это плохо удавалось; он не смотрел на Лизавету, чтоб окончательно не расчувствоваться, но чувствовал на себе ее взгляд, и ему было так больно, что большого стоило труда, чтоб не кинуться к ней и не сказать ей, чтобы она успокоилась, что, если ей так тяжело с ним расставаться, он никуда не поедет.
— Я ничего против этого не имею, и если Иван Васильевич этого желает, он уедет от нас моим мужем, — объявила вдруг Лизавета.