Звезда Гаада

Свительская Елена Юрьевна

Белик, впрочем, принёс кувшин воды и чашек на всех. И проворчал, надбитую чашку наполняя наполовину и протягивая пленнику:

— Я стараюсь только ради Гаада!

— Я понимаю, — тихо ответил тот. И улыбнулся вдруг почему-то.

Теперь уже чернокрылый торопливо отвернулся, пряча глаза. Кажется, он был смущён.

Гаад то звал родителей, то бормотал что-то о своих звёздах, то воображал, будто стоит на Горе справедливости и сердито бросает Небесам те роковые слова…

Я ненавидела его и одновременно наблюдала за его страданиями с содроганием. Мне был противен расчёт этого мерзавца: он нарочно выводил меня из себя, чтобы я сроднилась с Тьмой. И прекрасно понимал, что разрушающая сила чужда мне, неприятна. Наверняка учёл все последствия —

иначе практичный парень просто не мог поступить — и то, что я, возможно, перестану противиться Тьме, отталкивать её от себя, и таким образом смогу ей управлять, и то, что не справившись со всеми трудностями и потрясениями, сломаюсь. Проклятый хранитель понимал, сколь велики у меня шансы свихнуться от отчаяния, превратиться в унылое, физически и душевно раздавленное, равнодушное ко всему существо. Или же стать игрушкой для Тьмы, которой та управляла, как хотела, которую она бы спокойно ломала. Сломать меня, убить или заставить выступить против него — это всё могло было быть со мной. Впрочем, я и сейчас слишком слаба и слишком подавлена. У меня всё ещё есть шанс сорваться в пропасть. Но мне нельзя умирать! Нельзя терзать сознание!

И я продолжала сидеть у его постели, почти не отлучаясь. И ненадолго беря что-то, что приносил Белик нам поесть. Он по-прежнему приносил свежие плоды и салат нам троим. Но, уверена, только для того, чтобы у двух белокрылых, двух приличных целителей, было больше сил. А я… я слишком волновалась, чтобы быть полезной. Или то нам сопротивлялся сам Гаад?..

Сменяли друг друга, уходя поесть и отдохнуть, чернокрылые. Теперь уже все, кто выжил после столкновения с Благом у Саантриса, усели побывать в комнате у своего главы. И все внимательно — по трое или по пятеро сидя — наблюдала за пленником. Чтобы вдруг не накинулся на них или на Старейшину чернокрылых. Меня эта недоверчивость бесила. Самой хотелось иногда подскочить и хряпнуть кого-нибудь из них! Ведь Тай уже согласился лечить Гаада! Даже при том, что эти гады не обещали его за помощь пощадить! Лишь ворчали, что лишь смягчат наказание, бурчали, что всё равно убьют. Но он же даже при этом…

Когда я уже всерьёз задумывалась, не дать ли кому-нибудь в глаз или по дурной башке, Тай или Карст, почувствовав моё кипение, легонько касались моих рук пальцами своих, свободных — и я опять на время успокаивалась. И снова никого не била. И снова мы тихо все сидели, не зная, какую же сторону Гаад в итоге выберет?.. Остаться или уйти?..

Ненавижу Гаада за то, что он использовал моего друга, как наживку для меня, использовал мою доброту и сострадание, чтобы заставить меня выполнять его план. Понял, что дорогих мне людей готова защищать даже ценой своей жизни — и использовал это, ударил меня по слабому месту. Так же рассчитал, что для меня даже самое короткое и малое общение с Тьмой опасно: я могла не выдержать этого, полностью потеряться в океане разрушающей силы, бушующем, яростном, жаждущим разрушить как можно больше судеб, вещей, живых существ. И тогда, доведённая до отчаяния, охваченная Тьмой, порабощённая ею, могла убить его самого: именно он больше всего раздражал меня в этом мире, являлся самым главным и безжалостным моим мучителем. Раз парень целеустремлённо изводил меня, значит, понимал и, более того, заранее приготовился ко всем возможным последствиям.

Но если он учёл, что я могу его простить, поняв его цель, что я могу и Свет использовать для него, то почему моя сила оказалась настолько бесполезной?!

Вместе с тем парень затеял это жестокое дело ради моей пользы и — его мира. Как хранитель, более того, единодушно избранный чёрными хранителями Старейшиной, он считал себя ответственным за сохранение своего мира. И одновременно пожалел меня, трусливую и беспомощную, захотел, чтобы я научилась использовать свой дар. При всей моей наивности, глупости, а так же ненависти к нему, я прекрасно понимала, что оба его желания — помочь своему миру и сделать меня сильной, чтобы мне самой стало легче жить — неотделимы и нельзя исключить ни одно из них. А ещё он верил

в меня… единственный, кто верил. То есть, Камилл тоже верил в меня. Но Камилл мне только снился. Да и хранители говорили, что его убили давным-давно. Может, Камилл мне только снился?.. А Гаад и правда заботился обо мне. И когда задумывалась об этом, о его грубоватой заботе обо мне, на душе становилось подозрительно тепло. Вот и этой ночью, сидя напротив его кровати, рассматривала бесчувственного хранителя и чувствовала что-то непонятное в своей душе…

Я очень завидую звёздам: их свет, сотканные из него мелодия и песня, мечта о них, то единственное, что для него свято. Гаад за все века, пока нёс бремя дара хранителя и его обязанностей, продолжал любить звёзды и их свет, не бросил свою прекрасную мечту, хотя, возможно, уже перестал верить в её осуществимость. И будучи тяжело раненным, понимая, что любое его слово может стать последним, парень опять говорил о звёздах. Далёкие, чужие, равнодушные, прекрасные — они занимали самое важное место в его душе с того дня, как он потерял родителей. А может, ещё до того.

Часть 3.24

Это случилось рано утром, когда даже Тайаелл и Карст отлучились во двор по нужде, а следившие за ними чернокрылые убежали звать других, на смену, чтоб самим поесть или слетать в мир людей, где тоже была нужна их помощь.

Я, прислонившись к краю кровати лбом, заплакала. Просто устала. Спать на жёстком полу. Выгонять Карста, который мне тёплое одеяло принёс, чтоб мне мягче было. Устала смотреть на Тайаелла, который старался помочь своим врагам ради меня, а эти изверги всё смеялись над ним да продолжали грозить его убить. И Гааду всё никак не становилось легче, хотя мы столько сил уже в него вложили.

Чьи-то пальцы вдруг осторожно сжались на моём запястье. И голос, тихий, хриплый, вдруг произнёс:

— Не плачь.

Дёрнулась. Пальцы чужие сразу разжались. Я оглядела комнату — не было никого. Так непривычно! Но…

— Ещё и руку мне хочешь теперь оторвать?

Растерянно повернулась к кровати. К Гааду. Он очнулся и сейчас серьёзно смотрел на меня. Очнулся!

Всхлипнув, поднялась, отчего стала ещё немного дальше от него. А он как будто погрустнел, но смолчал. Плюхнулась на край постели, на грудь Гааду. И руку, между его спиной и подушкой протянув, обняла его.

— Не надо, — тихо попросил парень, — Я же тебя мучил.

Всхлипнув, возразила:

— Но ты же не со зла! Ты же меня учил.

Несколько мгновений тишины. Потом его ладонь осторожно опустилась на мою голову. Гаад легонько похлопал меня по волосам.

— Так могла сказать только ты.

Сердито отстранилась и проворчала, мрачно смотря ему в глаза:

— А всё-таки, ты — гад!

— И ещё какой, — грустно улыбнулся парень.

Тут мне уже стало совестно.

— Но, ты, всё-таки, только притворялся.

— Долго я тут?.. — поморщившись, он приподнялся на локтях.

Кинулась подсовывать под него подушку. И вторую, что Карст притащил для меня, когда я опять уснула на полу. Гаад, взгляд скосив на одеяло на полу, с которого я подняла другую подушку, вздохнул. Устроившись полулёжа, тихо поблагодарил. Живой. Снова живой! Так неожиданно! Так радостно!

И я почему-то опять потянулась его обнимать.

— Слушай… — Гаад осторожно потянул за прядь моих волос у виска, легонько, — Я рад, что ты рада тому, что я очнулся. Но, может, не будешь мучить Тая? Он, кажется, где-то рядом. И, судя по потоку Света, который в меня залили, его тоже заставили меня спасать.

Недоумённо уточнила:

— И что?

— Девушка, ради которой он старался, обнимается с другим. Хорошая награда!

— Ну, знаешь! — отстранилась, нажав ладонью ему на грудь.

Лицо раненного перекосилось. Кажется, ещё не полностью плоть зажила.

— То есть, я…

— Пойду поем, — проворчали у окна.

Мелькнули белые крылья. И возмущённая физиономия в обрамлении рыжих волос. Взмахнули и опустились вниз другие белые крылья.

— Но он же ж очнулся! — возмутился местный белокрылый уже у земли.