Звезда королевы
Шрифт:
Ее тут же бросило в жар от своего faux pas [54] . Какая в самом деле наглость: обвинить человека в таком преступлении! Что он сейчас сделает? Назовет ее лгуньей? Отвернется с холодным презрением?.. Она почувствовала, что покраснело не только лицо ее, но и шея, и грудь во всей глубине нескромного декольте. Сдаваясь на милость победителя, Маша подняла робкие, подернутые слезою смущения глаза — да так и замерла, наткнувшись на мягкую улыбку:
— Простите меня pour la grande liberte [55] , но не мог же я допустить, чтобы моя дама лишилась чувств на балу!
54
Ошибка, промах ( фр.).
55
За
С этими словами полковник повлек ее в круг, но, видно, не судьба им была сегодня танцевать. Откуда ни возьмись, налетела графиня Евлалия, столь бледная от еще неизжитого ужаса, что истинный цвет ее лица оказался на сей раз даже белее пудры; нарумяненные щеки на фоне этой бледности казались как бы окровавленными: тетушка сильно румянилась по тогдашнему обычаю, потому что, не нарумянившись, приехать куда-нибудь значило бы выказать свое невежество. И вот сейчас это подобие призрака затормошило Машу, восклицая бессвязно:
— Это ужасно, дитя мое! А вы… вы наш спаситель!
Графиня так неожиданно надвинулась своей внушительной фигурой на спасителя-поджигателя, что отважный кавалер невольно отступил. И тут нарисованные тетушкины брови взлетели так высоко, что вовсе скрылись под волнами взбитых кудрей:
— Барон! Возможно ли?! И вы в Петербурге? Нет, это невероятно! Всего лишь месяц назад… в Тюильри… какое temps fortune [56] … — Она внезапно умолкла, словно поперхнулась этим воспоминанием, но тут же ее быстрые глаза оглядели пару, которая так и стояла, держась за руки, и улыбка величайшего удовольствия расплылась по лицу графини Евлалии.
56
Счастливое, удачное время… ( фр.).
— Дорогой Димитрий Васильевич, — проговорила она, — знакомы ли вы с моей племянницею? Мary… мой старинный друг, барон Димитрий Васильевич Корф!
Голос тетушки был теплым, мурлыкающим: этот человек, поняла Маша, оказался той самой дичью, которую они, как две терпеливые охотницы, выслеживали на балах уже другую неделю. Но имя знакомо, да, знакомо! Маша напрягла память: бригадир Корф! Это ведь он доблестно громил пугачевские полчища в оренбургских занесенных снегом степях, он участвовал во множестве кровопролитных сражений. В одном из боев Корф взял в плен Шелудякина, наставника и любимца самозванца. Пленник был предан жестокой пытке и при величайших истязаниях долгое время хранил упорное молчание; наконец, нестерпимая боль вынудила его признаться во всех преступлениях. Пугачев, любивший его как отца, подсылал несколько раз казаков к стенам Оренбурга с просьбою о возвращении Шелудякина. Посланные говорили, что «батюшка их» даст взамен пять тысяч своих людей. Осажденные отвечали, что они пленника не отдадут, а чтоб был приведен к ним в Оренбург сам Пугачев, за которого обещали выдать пятьсот рублей. Шелудякин через пять дней умер, раскаиваясь в своих злодействах. Между тем положение жителей Оренбурга становилось все затруднительнее по причине недостатка в съестных припасах, и бригадир Корф был принужден вынести голод и другие тяготы осады наравне с мирными жителями, иногда предпринимая весьма болезненные для мятежников вылазки. Сердце Маши преисполнилось еще большей благодарности! Пролепетав что-то, она улыбнулась барону и встретила ответную улыбку… Они втроем присели тут же, в сторонке. Тетушка и барон, улыбаясь, предавались воспоминаниям. Потом тетушка рассказала барону о Маше, об их родстве, о княгине Елизавете…
Маша с восторгом и благодарностью поглядывала на барона — сражавшийся с пугачевцами имел вдвойне, втройне право на ее расположение, к тому же его подвиг несколько минут назад!.. — несколько смущенная тем, что Дмитрий Васильевич не сводит с нее глаз, хотя вроде бы беседует с тетушкою.
И тут до нее долетел обрывок речи графини Евлалии: «Во Франции никогда не жаловали королей, слабых в любви!» И Маша поняла, что уши должны гореть у французского короля Людовика XVI: тетушкиной любимой темой было обсуждение его недостатков (при этом она слыла отъявленною монархисткою).
Не вслушиваясь
Глава VII
«КОРОЛЬ МАРК»
И вот уже позади пышное венчание в Александро-Невском соборе; и блестящий прием в доме барона, который он снимал в Санкт-Петербурге и где Елизавета сейчас поджидала дочь; и поздравление императрицы жениху — дипломатическому агенту русской миссии в Париже, кавалеру многих орденов, барону Димитрию Корфу и его невесте графине Марии Строиловой («Теперь баронесса Корф!» — Елизавета торопливо, благодарно перекрестилась). А что за платье было на Машеньке! Какой же она выглядела прелестной и невинной в этом платье! При взгляде на невесту не приходилось удивляться любви к ней Димитрия Васильевича — любви, вспыхнувшей так внезапно и воспламенившей его столь сильно, что он сделал предложение Машеньке на другой же день после знакомства — после головокружительно быстрого ухаживания, более напоминавшего штурм, — а через две недели, лишь только мало-мальски позволили приличия, повел ее под венец. Вдобавок Корфа ожидали неотложные дела в посольстве, и такая торопливость, показавшаяся бы неуместной во всякое другое время, теперь вполне устраивала и невесту, и ее матушку с тетушкой.
Право слово, удача. Впрочем, какая удача… Счастье! Жених не стар, но уже в возрасте, — она будет за ним как за каменной стеной. «Place, messieurs place! Malame Korph passe! [57] » — словно бы услышала Елизавета в своем воображении, и, когда дверь из туалетной дочери распахнулась, она сделала глубокий реверанс дивному созданию в нежно-розовом, с сиреневым отливом, пеньюаре. Чепчик, из-под которого струились русые кудри, был обрамлен пышным кружевом того же цвета, что и пеньюар; и все оттенки сиреневого играли вокруг тонкого лица Маши, делая кожу белоснежно-матовой и выгодно оттеняя светло-карие глаза, казавшиеся огромными в обрамлении длинных, круто загнутых ресниц. «Боже мой, в ее годы я и на четверть не была такой красавицей. Погодите-ка, эта селяночка за своими юбками еще пол-Парижа поведет!»
57
Дорогу, господа, дорогу! Идет госпожа Корф ( фр.).
Елизавета невольно расхохоталась — такой сконфуженный вид сделался у Машеньки, когда она увидела мать, склонившуюся в поклоне. Дочь тут же бросилась поднимать Елизавету, та крепко обняла дочь — и обе повалились на ковер, безудержно чмокая друг друга и хохоча от восторга.
Но вот Машенька оборвала смех и приподнялась, поправляя кокетливое кружево сбившегося чепца, — да так и пригорюнилась.
— О чем ты, моя радость? — тихо спросила Елизавета, но тут же и прикусила язык: она знала, о чем беспокоится дочь, потому что сама непрестанно тревожилась о том же.
— Мне страшно, маменька, — глухо проговорила Маша; кудри занавесили ее лицо пепельно-русой вуалью.
Елизавета молча пожала ее руку.
— Как вы думаете, может быть, сказать барону… — Маша осеклась, будто поперхнулась своим безумным намерением.
Она ожидала, что мать обрушится на нее с уговорами, но Елизавета лишь вздохнула, все так же лежа на ковре и глядя на дочь снизу вверх. Не слыша ответа, Маша повернула голову и с изумлением увидела, что матушка едва заметно улыбается. Говорят, дочь не может быть более нравственной, чем мать, и все же честность Маши приятно поразила княгиню.