Звезда королевы
Шрифт:
Верхом на Звере, с пистолетами в обеих руках, сабля за поясом, управляя только коленями, Алексей вылетел на поляну, отчаянно выкликая имя сестры. Разбойники в панике метались вокруг избы.
— Я здесь! Я здесь! — закричала Маша, смеясь и плача одновременно.
Алексей выстрелил дважды и, отбросив пистолеты, выхватил саблю. Два разбойника упали замертво, третий юркнул в кусты. Оставшиеся двое носились по поляне, уворачиваясь от сабли Алексея и от страшных копыт Зверя. Одного достал Алексей, второго сшиб конь. Первый разбойник лежал недвижимо, залитый кровью, а другой, привстав
— Барин, помилосердствуйте! — выкрикнул он в ужасе. — Это я! Пров!
Алексей успел осадить коня и ошеломленно смотрел в лицо парня, который оказался вовсе не рыжебородым злодеем, а перепуганным, русоволосым и кудрявым егерем из команды Григория.
Алексей еще оставался неподвижным, а в Машином обостренном страданиями уме вмиг сложилась и обозначилась вся зловещая картина предательства, замышленного и осуществленного Григорием. Но думать об этом сейчас не было времени. Она метнулась к двери и с неожиданной силой отодвинула в сторону засов, успев выскочить на крыльцо прежде, чем Григорий опомнился и кинулся вслед.
Алексей увидел ее и невольно ослабил крепко натянутый повод. Зверь не удержался в дыбках и обрушил передние копыта прямо на голову Прова, с хрустом проломив ее.
У Маши подкосились ноги, она покачнулась — и упала бы, когда б не поддержал под руку Григорий. Но хватка его была жестока, немилостива, и пуще боли в заломленной руке отрезвило Машу ледяное прикосновение стали к горлу.
— Стой тихо, — прошептал Григорий, и она замерла.
Вид сестры, застывшей на крыльце с обнаженной грудью, в рваной юбке и лезвием у горла, потряс Алексея еще пуще, чем смерть Прова.
Он осадил коня и тяжело слез с него, выронил саблю, но даже как бы и не заметил этого, а медленно побрел к избушке, безоружный; и когда Маша поняла, какую великолепную мишень представляет сейчас ее брат, она невольно застонала. Этот жалобный стон и вырвал Алексея из оцепенения.
Остановившись в двух шагах от крыльца, он крикнул властно:
— А ну, пусти-ка ее, Гринька!
Это полузабытое, детское, пренебрежительное прозвище заставило Григория на миг потерять уверенность в себе. Нож в его руке дрогнул, опустился… но только на миг. Григорий тотчас овладел собою и держал Машу по-прежнему крепко.
Алексей покачал головой.
— Что ты с ней сделал, тварь? — тихо спросил он.
Григорий прошипел-просвистел в ответ сквозь стиснутые зубы:
— Что хотел, то и сделал.
Алексей на миг зажмурился, но, когда открыл глаза, голос его звучал по-прежнему холодно и спокойно:
— Как же смел ты решиться на такое лютовство? Или не знаешь, что ждет тебя за это?
— Как — что? — ухмыльнулся Григорий. — Под венец графиня молодая со мной пойдет, чтоб позор свой прикрыть. Статное ли дело — распечатанной девкою остаться?
Брат и сестра обменялись взглядами, и Алексей сказал то, что прочел в ее глазах:
— Да она скорей умрет, ты разве не понимаешь?
В его голосе была такая печаль, что Григорий вдруг понял: а ведь это правда! И, потрясенный, перевел дыхание, не в силах поверить,
— Меня на сие любовь подвигла. Разве может быть любовь виновата? — выкрикнул он фальшиво, и эти слова были Маше как нож в сердце.
— Любовь?! — в ярости закричала она, рванувшись и не замечая, что лезвие слегка чиркнуло ей по шее и тоненькая струйка потекла на жалкие лоскутья, едва прикрывавшие грудь. — Любовь тебя подвигла меня обманом взять? Любовь подвигла сговорить ватажников Честного Леса напасть на меня, а потом стращать блядными словами и непотребствами смущать?
Она осеклась, потому что Григорий вдруг каменно замер за ее спиной, словно бы даже дышать перестал, а черты Алексея исказились страданием.
— Опомнись, сестра, — с болью выговорил он, не сводя глаз с лица затаившегося Григория и читая по нему, как по книге. — Да ведь он сам и есть атаман Честной Лес!
Нет, не может быть, невероятно! Это слишком страшно, чтобы быть правдой!
У Маши подогнулись колени, но Григорий не выпускал ее руки, заставляя стоять, и она услышала его тихий, торжествующий смех. Да, изрядно потешил его тщеславие молодой князь, не сумев скрыть своего ужаса! — Какие же мы дураки были, какие глупцы! — Алексей схватился за голову и в отчаянии покачивался из стороны в сторону. — Искали браконьеров?! Как же! Напоролись на самострелы?! Где там! Вы напали на Орликово, Никишку там и подстрелили до смерти! Вот почему ватажники унесли мертвого — опознали б его, вам бы сразу конец… Хитро, хитро все придумали.
— Хитро, верно, — прохрипел Григорий. — Востер я, сам знаешь.
— Знаю… знаю… — Голос Алексея вдруг задрожал, и Маша увидела перед собой не сурового мстителя, каким он был мгновение назад, а растерянного, обиженного мальчишку. — Ну зачем, зачем ты это сделал, братан? Зачем?!
Алексей сейчас, наверное, вспомнил, кем был для него Гринька-Григорий последние пять лет, и сердце его разрывалось от горечи и недоумения: «За что, почему сие содеяно?» Слезы блеснули в его глазах, и Маша тоже невольно всхлипнула, вспомнив широкую дорогу от Ново-Измайловской усадьбы и двух мальчишек, бежавших по ней, взявшись за руки.
Однако Григорий, видно, нимало не страдал от воспоминаний, потому что голос его был сухим, чужим:
— Зачем, говоришь? Рад буду пояснить, брате-ельник! — Он насмешливо растянул это заветное для Алешки слово. — Только сперва ты мне ответь: что такое Честной Лес, что сие значит?
Алешка передернул плечами:
— Ты сам не ведаешь, что ли?
— Говори давай! — вскричал Григорий, с необъяснимой внезапностью впадая в ярость и укалывая Машу острием своего ножа.
— Леший. Честной Лес — так лешего в народе зовут, — подсказала она растерявшемуся брату.
И тот послушно повторил:
— Леший… А и впрямь — говорили, что ты сын лешего, больно уж свой в лесу!
— Тепло, тепло! — вскричал Григорий, словно при игре в горелки. — А какими еще словами лешего называют?
Он возбужденно дергал Машу, едва не выламывая ей руку из плеча, и брат с сестрою наперебой выкрикивали, в ужасе уставясь друг на друга:
— Лешак!