Звезда курятника
Шрифт:
В роли неустойчивой сладкоежки выступала практикантка Сашенька, соответственно наряженная и загримированная. И без того хорошенькая, девушка усилиями костюмера и визажиста сделалась настоящей красавицей, изящной куколкой с фарфоровым личиком и нежно-розовыми губами. Чтобы сохранить цвет губ, Сашеньке не велено было ничего пить и есть до окончания съемок. Это оказалось нелегко: уже через полчаса после начала съемок под софитами стало очень жарко.
В роли «Ухоженных мужских рук» дебютировал сантехник Вова, явившийся в телекомпанию с дежурной проверкой водопровода на предмет протечек и случайно
— Тогда уж органиста! — съязвил Вадик. — Тот тоже имеет дело с трубами!
Вова шуточек не слышал, потому что был немедленно отправлен в соседний парикмахерский салон на SPA-маникюр. Повели его под конвоем, так как смущенный сантехник выражал желание сбежать куда подальше от наших телевизионных дел.
Вадика, чтобы не вякал, Слава назначил главным надкусывателем. Его задача состояла в том, чтобы по мере необходимости поставлять необходимый для съемок ущербный зефир. Режиссер самолично изготовил идеальной формы шаблон, по которому перочинным ножичком вырезал краешек образцовой зефирины. Стремясь к идеалу, Вадик должен был делать примерно то же самое, но без подручных средств вроде шаблона и ножа, собственными зубами. Заказчик особенно настаивал на том, чтобы на экране было видно, что рекламная зефирина переполовинена человеческими челюстями, что, по его мнению, без слов говорило о съедобности продукта.
Отманикюренному Вове был выдан сценический костюм «Ухоженных мужских рук»: крахмальные манжеты с золотыми запонками и нарукавники из добротного черного сукна, прикрывшие нервные руки пианиста-сантехника до середины предплечий. Предполагалось, что этого будет достаточно, прочие части тела Вовы в кадр не попадали, а потому остались «в своем» — борцовской майке, спортивных штанах и шлепанцах на босу ногу. В сочетании с маникюром и манжетами это выглядело очень необычно.
Первую часть ролика с зефирной коробкой, которую мужские руки подают, а женские потрошат, отсняли быстро. С игровой частью материала пришлось попотеть.
— Полная готовность! — взволнованно блестя очками, вскричал Слава, расставив всех по своим местам. — Мотор! Камера!
— Феллини, — буркнул оператор Серега, включая запись.
— «Лямур! Искушение, перед которым не устоишь!» — закатывая глазки, проворковала Сашенька и покрутила у виска зефирным огрызком.
— Падай! — рявкнул режиссер.
Сашенька послушно рухнула.
— Однако! — не по сценарию прохрипел Вова, явно не ожидавший, что нежная барышня окажется тяжелее, чем фановая канализационная труба.
Он покачнулся, икнул и уронил обмякшую Сашеньку на ковер.
— Стоп, мотор! — скомандовал Слава. — Переснимем!
В студии сделалось душно и уже явственно чувствовался запах спиртного, исходящий от «Ухоженных мужских рук».
— Вова, что вы пили? — морща породистый нос, спросил режиссер.
— Как обычно, водку, — с достоинством ответил Вова, делая попытку утереть нос крахмальной манжетой.
Бдительная костюмерша схватила его за нарукавник, поправила перекосившиеся запонки и захлопотала над Сашенькой, слегка помявшейся при падении.
— Зефир! — потребовал Слава.
— Есть зефир! — бодро отозвался Вадик, щелкая зубами, как компостером.
— Поправь прикус! — покачал головой режиссер, взглянув на новый аксессуар.
Вадик послушно надкусил другую зефирину.
— Ленка, встань позади Вовы и обними его за талию, — велел мне Слава. — Будешь придерживать его, чтобы не падал.
— Дедка за репку, бабка за дедку! — объявила я, подмигнув смущенному Вове.
— Все по местам! — скомандовал режиссер. — Дубль два!
— «Лямур! Искушение, перед которым не устоишь!» — возвестила Сашенька, показав зрителям зефирину, похожую на убывающую луну.
— Падай! Падай же! — заволновался Слава.
Сашенька накренилась, как подрубленная сосна, опасливо скосила глаза, проверяя, на месте ли мы с Вовой, и медленно завалилась на бок.
— Стоп! — гневно завопил режиссер.
Он пару раз дернул себя за волосы и пробежался по студии, раздавив вторую зефирину.
— Ты что, никогда не видела, как падают в обморок нервные барышни? — устрашающе ласково спросил он у Сашеньки, остановившись на оборке ее длинного платья. — Они падают вот так!
Слава завел глаза, обмяк и артистично грохнулся на пол. Эффектному падению невольно поспособствовала костюмерша, попытавшаяся именно в этот момент выдернуть из-под ног режиссера подол Сашенькиной юбки.
— Воды! Дайте воды! — закричала я, увидев, что Слава не подает признаков жизни.
Поддатый сантехник, не расслышав, вытащил из кармана штанов плоскую початую бутылку и ловко влил в рот бездыханного режиссера порцию водки.
Слава закашлялся и ожил.
— Ну что, снова мотор или по домам и водку пить? — спросил оператор, держащийся в стороне от общей суеты. — У меня рабочий день заканчивается!
— Зефир! — попросил Слава, тыча подрагивающим пальцем в сторону переполовиненной коробки.
Вадик звонко клацнул челюстями.
— Мне зефир! — простонал Слава. — Закусить! А потом все по местам, снимаем снова!
Третий дубль, наконец, удался. Усталые актеры пошли переодеваться и разгримировываться: Вова потребовал избавить его не только от буржуйских манжет с запонками, но и от компрометирующего маникюра, а Сашенька мечтала вылезти из корсета и вздохнуть полной грудью. Измученный режиссер с холодным компрессом на лбу улегся под кондиционером в темном и пустом холле, оператор остался наводить порядок в студии, а мы с Вадиком побрели в редакторскую.
— У меня живот болит, — пожаловался Вадик. Он замер на одной ноге и прислушался: — И урчит.
— Как холодильник, — подтвердила я.
— Как пустой холодильник! — с нажимом поправил Вадик.
— Съешь чего-нибудь, — посоветовала я. — Вон, еще зефир остался.
Вадик скривился:
— Только не зефир! Меня от него уже тошнит, я же еще до съемок полкоробки слопал, так мне с утра сладкого хотелось…
— Теперь не хочется?
— Теперь не хочется, — согласился приятель. — Уже хочется соленого огурчика и сала с чесночком.