Звезда на одну роль
Шрифт:
Она смыла кровь, затем решила почистить зубы — во рту был отвратительный привкус. Выдавила пасту из тюбика, но, едва попробовав, тут же выплюнула ее в раковину. Ее начало тошнить. Так было всегда после приема наркотика. Иногда ее выворачивало с обычной холодной воды. В ванну заглянула Лели.
— С тобой все в порядке?
— Да. — Анна держалась за край раковины. — Голова только кружится.
Женщина ничего не сказала больше, скользнула по фигуре девушки равнодушно-ласковым взглядом и ушла.
Они все здесь были с ней ласковы. Все. Анна закрыла глаза, борясь с головокружением. За всю ее жизнь с ней никто так не обращался — так вежливо, так предупредительно.
Странным здесь было все — от обитателей до мебели. Ну что ж? Они ж богатые, они ж должны беситься с жиру. Пусть лучше так, чем... Она вспомнила посетителей стриптиза на Божедомке, всех этих озабоченных доходяг, сходящих с ума от золотого дождя. Среди них тоже встречались люди не бедные. А вот бесились же. И как! Ей все, помнится, не давала покоя мысль: ну если они так любят это, то почему не идут работать смотрителями общественных туалетов? Вон в вокзальном на Павелецком такого дождя можно насмотреться и нанюхаться, даже захлебнуться им можно — все бесплатно!
Богатые, жившие в этом просторном, прекрасно обставленном особняке в Холодном переулке, бесились с жиру совсем по-другому. На свой лад. Они ставили эту пьесу и носились с ней как с писаной торбой. Что ж! Хорошая пьеса, стильная, скучноватая только немного, но классика вся такая. Костюмы, однако, потрясающие. Когда она впервые увидела их всех в этих костюмах, у нее дыхание перехватило от восторга. А вот декорации подкачали. Не размахнулись они на декорации, пожадничали. Ну что такое — просто трон, просто ложе, фонарь, изображающий огромную Луну в небесах. Ткани, правда, роскошные, светильники и чеканная посуда — кубки, кувшины, а еще эта восковая голова на настоящем серебряном блюде... Она поежилась. Голова Иоанна Крестителя, голова Данилы — его точная копия.
Голова, ишь ты... Ничего не поделаешь — они ж богатые, они ж сходят с ума по-своему... А эта пьеса... Ей очень хотелось играть в ней. Очень. Она уже вся извелась: когда же, ну когда настанет премьера? Может, действительно она понравится ихней богатой публике и с нею заключат контракт? Этот Игорь, режиссер, он же обещал ей. И Данила тоже. Может, подпишут бумагу — и оставят ее в этом богатом, благополучном доме рядом с...
В комнате Олли хлопнула дверь. Она выглянула из ванной. Он спускался по лестнице вниз, в репетиционный зал. Он снова начал свои ежевечерние труды перед зеркалом и балетным станком. О, он им всем покажет, покажет этой публике класс! Ведь он так танцует! Она подставила руки под струю горячей воды, цедила воду меж пальцев. Что ей совершенно непонятно — зачем она-то им потребовалась? Ведь Олли прекрасно мог все сыграть сам, один. Ее заставили стать его напарницей, в самом конце пьесы персонаж их как бы раздваивался: человек и его тень, и оба танцуют. Так придумал режиссер Игорь. Ну что ж, хозяин — барин, только ей все время казалось, что она лишняя в этой пьесе. Какой-то довесок ненужный. И слов-то у нее почти нет по тексту...
— С режиссером не спорят, Аня, — доверительно
То, что люди — разные, Аня поняла уже давно. Разные и странные. Первое, что ее занимало в этом доме: кто с кем здесь спит?
Открытие было сделано довольно быстро: мужики странные, потому что с бабами не спят. А женщина Лели, прима и красавица, не живет с режиссером — вещь вообще из ряда вон выходящая. Аня ни разу не видела, чтобы они запирались вдвоем в спальне.
Эта Лели была странной потому, что куда-то уезжала по вечерам на шикарной машине и возвращалась поздно, и пахло от нее всегда вином и духами. Чужими женскими духами. Было необычным и то, что никто не домогался и ее, Анну, а она-то надеялась...
То, что этот мальчик со смешным именем Олли (ну чисто Оле-Лукойе из сказки) и этот красавец и культурист Данила были... В общем — были, ничего не попишешь. Она криво усмехнулась и скорчила рожу в зеркало. Потом выключила воду, промокнула лицо душистым полотенцем. Олли... А именно с ним ей так хотелось качаться на золотом саксофоне в своих опийных грезах. Но он был чужим, чужим совершенно.
Когда она впервые поняла, что происходит, когда перехватила взгляд, каким Олли и Данила обменялись между собой, ей захотелось наплевать на все и уйти из этого дома, но.., ей ведь обещали деньги, ее кормили и одевали, с ней были ласковы, вежливы, и потом, этот вожделенный контракт... Немного найдется ведь провинциальных актрисочек, да к тому же опустившихся и залапанных сукой-судьбой, кому выпадает счастье играть в такой вот дорогой, стильной пьесе!
— Помните всегда, милая Анечка, что в этой роли мечтала выступить сама великая Сара Бернар, — говорил ей на репетициях Верховцев.
Самым странным, вежливым и ласковым в этом гостеприимном доме был именно он — этот длинный Игорь. Человек с аккуратной, несколько девичьей прической — шелковистым, слегка подкрашенным «Блондеколором» каре, человек с такой нежной розовой кожей, носивший белоснежные шелковые рубашки с широкими рукавами, часто страдавший приступами острых болей в позвоночнике, человек, который был настоящим фанатом (она не могла подобрать более точного слова), именно фанатом этого мало теперь кем вспоминаемого писателя Оскара Уайльда.
Однажды она тайком наблюдала за ним в щелку двери, когда он сидел в комнате, называемой Комната Мастера. Там было мало света, много диванов, по стенам лепились какие-то белые плакаты с надписями. И еще там висел портрет Уайльда.
Аня украдкой рассмотрела писателя — красивый мужик. Чувствовалось, что в свое время бабы его любили. Верховцев не отрывал глаз от этого портрета и балдел. Она видела это довольно ясно. Она даже подумала, что он там колется или нюхает какие-то снадобья. Но нет — Верховцев не был наркоманом, эту публику она секла с первого взгляда. Он просто был чудаком, фанатом. Что ж, она знала и фанатов в своей жизни. Как-то даже переспала с фанатом «Наутилуса-Помпилиуса». Он постоянно крутил на магнитофоне песню о том, как кто-то в каком-то подвале резал из себя ремни и молил: «Я хочу быть с тобой!» Фанат возбуждался от этого «я хочу» чрезвычайно — у Ани после их кувырканий просто спина разламывалась.