Звезда над сердцем

Гушинец Павел

Через час наконец ушли. Полицаи, хохоча и хвастаясь друг перед другом добычей. Немец молча. Равнодушный чиновник. Высшее существо, разорившее гнездо недолюдей.

* * *

В конце августа Полина в последний раз пришла к Курту. Австриец сидел на кухне, курил, смотрел в окно. Полина отскоблила пол, привычно прошлась тряпкой по полкам. Сложила выстиранную одежду.

– Я пойду, господин?

Офицер кивнул, не поднимая на неё глаз. Какой-то он был сегодня странный. Даже не смотрел в её сторону. И курил уже пятую сигарету

подряд. Скоро из ушей полезет.

– В четверг как обычно?

Плечи Курта дрогнули. Он с какой-то злостью раздавил окурок в пепельнице, указал на дверь.

– Иди.

Полина ушла. А 27 августа всех жителей Борисова, отмеченных в списках, согнали на окраину города и увели в гетто.

* * *

Теснота, голод, страх. Общение с внешним миром запрещено, выход только по спецпропускам, которых почти никому не давали. На всех улицах и воротах висели вывески: «Жидоуски равноваход заборонен».

Повсюду полицаи. Чужие и, что самое страшное, свои. Несколько десятков молодых евреев под командованием Хацкеля Баранского следили за порядком, выслуживались перед новыми хозяевами.

В шесть утра построение на площади. Немцы распределяют серую толпу на группы, полицаи ведут на работы. Никто не знает – вернётся ли он вечером домой. На днях старик Хаим устал таскать обломки кирпичей, присел на минуту. Подошёл полицай, ударил его в затылок прикладом. Старику хватило.

Паёк для работающих – 150 грамм. Для тех, у кого работать нет сил – и того меньше. Никакого мыла, про горячую воду давно забыли.

Немцы приказали сдать оставшиеся тёплые вещи, всё золото и серебро. Угрожали расстрелять сначала 500 человек, потом 1200. А какое золото? Всё забрали ещё в августе.

Дошло дело до нижнего белья. Немцы приказали сдать весь шёлк. Когда жители гетто остались голые и босые, на них наложили контрибуцию в 300 тысяч рублей.

В девятитысячном гетто свирепствовали голод, болезни от скученности и грязи. Один за другим умирали самые слабые.

20 октября в шесть часов утра отряды полицаев окружили гетто. Полина жила в центре, проснулась от криков, выстрелов, детского плача. Грузовики шли вдоль по улице, полицаи врывались в дома, выводили жителей, загоняли их в машины и увозили. Дом за домом, шаг за шагом. Всё ближе и ближе.

– Вот и всё, – вздохнул отец. Сел на табурет, сложил руки на коленях.

– Надо бежать. Надо спасаться, – крикнула ему Полина.

– Куда? – безнадёжно махнул рукой отец. – Они со всех сторон идут. Не убежишь.

Тем не менее родители сделали попытку спасти детей. Полину с братьями спрятали на чердаке, мать укрыла их каким-то ветхим тряпьём и досками. Шум грузовиков всё ближе. Всё ближе крики людей. Снова выстрелы. Кто-то пытается бежать, но его догоняют и убивают прямо на месте.

В четыре часа ворвались в дом, где жили Аускеры. Полина слышала, как кричала мать, как просила о помощи. Кого? То ли Бога, то ли ещё какую-то неведомую силу. Немцы торопились, поэтому в тот день на чердак

не полезли. Грузовики прошли мимо. Плач стал удаляться.

Полина с братьями тряслись от холода и страха. Младший беззвучно плакал. Слёзы текли и текли у него по щекам. Старший скорчился, прижимаясь к сестре. Они не верили, что им удастся спастись. Они просто ждали.

Три дня продолжался расстрел. Немцы попытались спрятать своё преступление, сохранить его в тайне. Людям, которые жили в домах рядом с гетто, запретили выходить на улицы. На кожевенном заводе, который тоже стоял рядом, объявили три дня выходных. Город замер. Все понимали, что происходит что-то страшное.

Ещё день. Полина с братьями слышит, как пьяные полицаи шарят по домам в поисках хоть чего-то ценного. Находят прячущуюся девушку, выволакивают её на улицу, долго над ней измываются. Она кричит, молит о пощаде, но её тоже убивают.

На третий день Полина слышит шаги, скрип лестницы. Полицай поднимается на чердак. Им приказали лежать с поднятыми вверх руками, потом выгнали на улицу. Почти раздели, отбирая одежду, шаря по карманам. Согнали на соседнюю улицу, где стояла мрачная толпа выживших. Больше полусотни человек. В основном дети, старики. Тех, кто не мог идти, пристреливали на месте.

Их затолкали в грузовик и повезли в сторону деревни Разуваевка. Поле рядом с аэродромом напоминало ад. Оно было всё перекопано, из свежевырытых могил торчали руки, ноги и даже головы убитых. Немцы работали как машины. Выгружали людей из грузовиков, тут же ставили рядом с ямой, стреляли. Следующие. Конвейер.

Полину с братьями тоже выгрузили, снова обыскали. У кого-то нашли документы, фотографии. Полицай напоказ, прямо перед носом владельца порвал их на мелкие кусочки. Братья не плакали. Они двигались как маленькие роботы с белыми пустыми лицами.

Вдруг послышался шум, ругань на немецком и русском. Оказалось, что все ямы заполнены, и новую партию некуда складывать. В работе конвейера произошёл сбой. Откуда-то притащили лопаты, велели копать новые ямы. Над душой стояли немцы, фотографировали копающих, смеялись. Полине несколько раз досталось прикладом по спине. Она отставала. Ей приказали копать яму пошире. Для себя и младшего брата. Мальчик сидел тут же, на куче земли и молча наблюдал, как углубляется его могила.

– Хватит! – скомандовал кто-то со стороны. – Лопаты в сторону, жиды. Становитесь лицом к ямам.

Девушка медленно отложила лопату в сторону. Ну, вот и всё. Она прижала к себе брата, погладила его по голове. Зашуршали ремни карабинов, которые полицаи снимали с плеч.

Полина зажмурилась.

И тут жёсткая рука в кожаной перчатке схватила её за шиворот, выдернула из толпы. Полина споткнулась, чуть не упала, потеряла руку брата, хотела крикнуть, но её уже безжалостно волокли куда-то в сторону, прочь от страшных ям, от гибнущих людей. Кое-как устояла, засеменила, подстраиваясь под широкий шаг похитителя. В голове промелькнули страшные мысли: «Куда ведут? Зачем? Что ещё страшное придумали?»