Звезда надежды
Шрифт:
— Иди, иди, спускай штанцы и иди… — приговаривал Бобров, легонько подталкивая мальчонку.
— Сколько? — спросил гувернер, уже доставший розги из чана, где они мокли, чтобы не потерять упругости.
— Малую норму, — ответил Бобров.
Пятьдесят розог считалось у Клингера легким наказанием, за более значительные провинности он назначал вдвое и втрое больше.
Чижов, увидя розги, съежился, попятился, обхватил руку эконома и, плача, припал к ней:
— Не надо! Не надо! Не секите меня! Я тогда умру!..
Гувернер взял мальчика за плечо и оторвал от Боброва.
— Умру! Умру! — страшным, отчаянным, хриплым голосом кричал Чижов.
Несколько кадетов третьей мушкатерской роты, мальчики тринадцати-четырнадцати лет, прогуливавшиеся по коридору, подошли не спеша: порка в корпусе была не таким явлением, чтобы привлечь к себе чье-либо особое внимание.
Один из них, невысокий, черноглазый, спросил Боброва:
— Андрей Петрович, что случилось?
Бобров сокрушенно махнул рукой:
— Нету никакой жалости у немца! Разве ж можно так? Да так навек душу искалечить можно…
— А за что его, Андрей Петрович?
— Стекло вон сломал. Рубль цена стеклу, а…
— Так ведь я ж это стекло выбил.
— Ты? — Бобров опешил.
— Я, Андрей Петрович. Давеча шел и стукнул. Могу и второе… — И черноглазый решительно замахнулся кулаком.
— Стой, мошенник ты этакий! — Бобров схватил кадета за рукав. — Ты, значит?
— Я, Андрей Петрович, не сомневайтесь.
< image l:href="#"/>— Ну ладно. — Бобров рысцой подбежал к гувернеру. — Наказание приостановите. Тут объявился истинный виновник.
Товарищи черноглазого засмеялись и смолкли, поняв, что шутка зашла слишком далеко. Один из них сказал:
— Андрей Петрович, он шутит, он и не ходил никуда, мы с ним все время были в зале…
Черноглазый оборвал товарища:
— Замолчи, Фролов. Я тут был и разбил стекло, а кто вздумает оспорить, то…
— Ну, ладно, ладно, Рылеев, — сказал Бобров. — Ты так ты, спаси тебя бог. Стой здесь, пойду опять к Федору Иванычу.
Клингер был недоволен, что его отрывают от занятий: он писал роман «Гражданин Вселенной и Поэт» и как раз в эту минуту долго не удававшаяся фраза вдруг стала приобретать необходимую стройность.
— Я сказал: пятьдесят розог.
— Федор Иваныч, тот малолеток-то не виноват, другой кадет, Рылеев, стекло разбил, сам сознался, честный мальчик.
— Значит, розги дать Рылееву.
— Сколько?
— Те же пятьдесят. Закон полагает определенное возмездие за определенную вину, и только вина, а никакие другие обстоятельства определяет меру наказания.
Вечером
Ни шум, ни возня, ни мелькающие вокруг люди не мешали ему. Пусть каждый занимается чем хочет, а он будет заниматься, чем ему надо.
Открылась дверь, через порог неуверенно переступил Чижов, остановился. Постояв, подошел к столу, посопел и, вдохнув воздуха, срывающимся голосом заговорил:
— Рылеев, вы мой спаситель, я так благодарен вам, я маменьке скажу, что вы спасли меня… Я вам буду отдавать все, что мне пришлют из дома… Я бы умер… Ей-богу, умер… Вы пострадали за меня… Вам очень больно?
Рылеев улыбнулся:
— Пустяки. Тут только привычка нужна. И ты привыкнешь. Человеку следует воспитывать в себе презрение к физической боли с юных лет. Знаешь про маленького спартанца?
— Нет, не знаю.
— Один юный спартанец принес в школу лисенка, чтобы показать товарищам. Но в это время пришел учитель, и начался урок. Мальчик спрятал лисенка за пазуху. Учитель вызвал этого мальчика отвечать урок. Мальчик отвечал урок, а лисенок в это время грыз ему живот. Юный спартанец, хотя ему было очень больно, терпел, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Ответив урок, он вернулся на место. Но рана была так велика, что он тут же умер.
— Я бы не вытерпел, — признался Чижов. — Я боюсь, когда больно. Меня дома маменька никогда не била. Но я буду воспитывать в себе презрение к боли.
— Юный друг, — сказал Рылеев, — советую тебе, следуй в жизни примеру античных героев. Тогда ты будешь достойным гражданином отечества.
— Я буду следовать.
— Вот и хорошо. А если кто будет к тебе приставать, ты тому скажи, что он будет иметь дело со мной. Понял, Чиж?
— Понял, — ответил мальчик и всхлипнул, уже не горько, а с облегчением.
Утерев слезы, Чижов сунул руку в карман и протянул Рылееву на Дрожащей руке бронзовую собачку.
— Это вам, Рылеев, возьмите ее. Эта собачка — самое дорогое, что у меня есть.
Рылеев взял собачку, посмотрел.
— Спасибо. Хорошая вещичка. Только знаешь, она мне сейчас вроде бы ни к чему. Пусть у тебя останется. — И он вложил игрушку в ладонь мальчика.
Чижов, просияв, сунул собачку в карман.
— Но когда вам понадобится, вы скажите, и я сразу отдам. Ладно?
— Ладно.
Издали, из коридора, послышался звон колокольчика.
— Иди, звонят вам спать, — сказал Рылеев. — Опоздаешь, опять попадешь в историю. Беги, брат, скорее.