Звезда надежды
Шрифт:
— Какого нынче святого память?
— Нынче память святого апостола великомученика Кондрата.
— Вот-вот, как раз нынче мои именины, — сказал солдат, — ибо зовусь Кондратием.
— Пусть и сынок мой будет Кондратием, — говорю я батюшке, — потому что супруг мой желал назвать сына в честь отца крестного.
Так и нарекли тебя Кондратием.
Окрестили тебя, записали в книгу, я говорю солдату и нищенке:
— Теперь пойдемте к нам, закусим чем бог послал.
А сама думаю-боюсь, как-то папенька твоих крестных встретит, как бы по его крутому характеру чего нехорошего
И солдат тоже в смущении. Спасибо, Анисья выручила.
— В дом, — говорит, — идти им одно неудобство, они за господским-то столом стесняться будут, не попьют, не поедят в охотку. Пожалуйте им, барыня, лучше деньгами, они и выпьют за здоровье крестника.
— Ай, молодец, вострушка! — оживился солдат. — Так-то оно лучше будет.
Денег-то у меня тогда случилось один серебряный рубль, солдат с нищенкой и тому были рады.
Потом-то, Кондрата, сколько страху я натерпелась от папеньки, очень он гневался. Зато ты остался жив мне на утешение.
— А крестные мои что? — спрашивал Кондратий.
— Искала я их после, да не нашла, — вздыхая, отвечала Настасья Матвеевна. — Люди сказывали, что не местные они были, прохожие, а откуда и куда шли, никто не знал. Спаси их Христос, видно, хорошие люди были, ты их, Кондраша, в молитве поминай…
По коридору, звеня колокольчиком, прошел дядька. Урок окончился. Гераков прервал чтение на полуслове. В классе сразу стало шумно.
— Рылеев! — кричал Фролов. — Посмотри, как я Грека изобразил!
— А и правда вылитый, — согласился Рылеев.
3
Жизнь Первого кадетского корпуса была похожа на хорошо отлаженный, добротный часовой механизм: утренняя побудка в начале шестого часа, на завтрак неизменный сбитень, затем классы до обеда, обед, после обеда — вечерние классы, потом ужин, и в десять вечера — сон.
С годами кадеты переходили из малолетнего отделения в средние мушкатерские роты, которых насчитывалось четыре, и в старшую предвыпускную гренадерскую роту, сменялись изучаемые ими предметы, но ничто не изменяло ритма корпусной жизни, чередования положенных занятий, завтрака, обеда, ужина, и в конце концов за более чем десятилетнее пребывание в корпусе у кадета все эти годы сливались в нечто единое целое, состоящее из повторяющихся элементов.
К лету 1812 года Рылеев находился в корпусе одиннадцать лет и состоял уже в первой, гренадерской роте. Впрочем, каких-либо особых изменений в себе он не замечал.
Ученье оставалось ученьем. Рылеев учился неровно, иногда что-то его увлекало, заинтересовывало, он получал высокие баллы, заводил тетради для записи лекций. Но увлечение проходило, и он снова становится «бестетрадным».
С учителями и начальством он находился в состоянии традиционной войны и не упускал возможности надерзить и затем геройски, без единого стона, перенести порку.
В корпусе он считался верным товарищем и хорошим кадетом, так как инспектор классов, молодцеватый и бравый полковник, участник итальянской кампании Суворова, Михаил Степанович Перский, эконом бригадир Бобров и многие воспитатели сами в свое время были кадетами и уважали кадетские
И вдруг 28 июня 1812 года механизм Кадетского корпуса сбился.
Кадеты заметили это еще при побудке. Воспитатели-офицеры, обычно заходившие в спальни и стоявшие у дверей, пока все не поднимутся, в это утро, только объявив: «По-одъем!» — тотчас ушли. Было в их голосах что-то тревожное. Беспокойство передалось кадетам, вставали без напоминания.
За сбитнем дежурный ротный офицер сообщил приказ директора корпуса: после завтрака трем старшим ротам собраться в фехтовальном зале.
К выстроившимся поротно кадетам вышли Клингер и Перский.
Батальонный командир, полковник Кондратьев, скомандовав кадетам «Смирно», пошел к Клингеру с рапортом.
Но тот, отступив, показал на Перского, и удивленный батальонный отрапортовал инспектору классов.
— Вольно! — скомандовал Перский.
— Вольно! Вольно! — эхом повторили ротные.
Перский, как всегда, был в ловко сидевшем на нем мундире, но сегодня кадеты заметили, что инспектор надел кресты и ордена.
— Господа! — сказал Перский. — В ночь на двадцать четвертое июня войска Наполеона, нарушив договор о мире и дружбе, перешли границу России. Началась война. Его величество государь Александр Павлович находится при армии. Мужество и крепость наших войск известны. С надеждою на бога и наших воинов будем ожидать сведений с театра войны. Господа, вы — будущие офицеры. Возможно, некоторым из вас, наиболее успешно проходящим курс обучения, будет досрочный выпуск. Идите в классы и удвойте, утройте усилия в занятиях. Надеюсь, что воспитанники нашего корпуса будут в армии на лучшем счету.
Ротные скомандовали расходиться по классам.
Первым уроком в старшем возрасте была словесность.
Гераков опоздал. Запыхавшись, вбежал он в класс.
— Господа, прошу извинить опоздание, я был в главном штабе.
Все сорвались со своих мест, окружили Гавриила Васильевича.
— Что? Каковы известия? Где Наполеон? Где наша армия? — посыпались со всех сторон вопросы.
— Господа, господа! Не все сразу! — пытался утихомирить Гераков кадет. — Известно пока лишь то, что Бонапарт, поправ договоры и обещания, преступил границы России, но далеко ли он продвинулся, об этом точных сообщений нет. Однако мне посчастливилось прослушать приказ государя армиям с объявлением о нашествии французского войска на пределы России. Очень сильно составлено! Очень сильно! Особенно конец: «Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу, я с вами. На зачинающего бог!»
Реляции, публикуемые в газетах, сообщали об успеш ном наступлении Наполеона и отступлении русских войск без боев. Тактика главнокомандующего Барклая де Толли вызывала в обществе удивление и возмущение. Все ожидали крупного сражения, но его не было.
В корпусе все разговоры были только о войне.
Некоторые — их, правда, было меньшинство — пытались понять и оправдать тактику Барклая.
— Все наступательные войны против величайшего из всех известных в истории полководцев до сих пор оканчивались неудачей, — говорили они. — Силы Наполеона сейчас гораздо значительнее наших. Перед нами пример Германии и Пруссии.