Звезда Полынь

Рыбаков Вячеслав Михайлович

Алдошин негромко спросил:

– Хотите снова заняться космосом, Константин Михайлович?

Со стороны города послышался нарастающий гром товарного поезда. Вот – нахлынул. Пушечно лопнул воздух. Стремительно и тяжко полилась мимо членистая грохочущая масса порожних вагонов, время от времени мелькали горбы щебня, с которых рвались по ветру тучи пыли… Локомотив так пер, так надрывался, будто от того, протащит ли он вовремя поперек страны этот состав, полный пустоты, чуть сдобренной грязным дробленым камнем, зависела по меньшей мере судьба битвы под Сталинградом. Разговаривать стало нельзя. И Журанков был этому рад, потому что не знал, что сказать. Это напоминало издевательство. Хочешь жить? Нет, мол. Не очень. Обойдусь. У меня лопата.

Товарняк гремел. Так могли бы,

наверное, греметь друг о друга металлические протезы во рту долго и мучительно агонизирующего старика – если вплотную прижаться ухом.

Пролетел. Быстро удаляясь, затих барабанный рокот колес. Снова стал слышен щебет птиц, будничный шум автобусов на площади перед вокзалом, близкие и далекие голоса ни о чем не подозревающих людей.

Наверное, Афанасий уже взял себе боярышник.

А может, сегодня – настойку овса…

– Хочу, – напряженно и немного с вызовом ответил Журанков, глядя Алдошину прямо в глаза.

ГЛАВА 8

Мы едем, едем, едем

Машину вела жена.

Странное дело. Катерина села за руль много позже него, Бабцева, но уже водила лучше. Да почти с самого начала – лучше. Вывереннее, хладнокровнее, экономичнее – не делая ни единого лишнего движения. И не шарахалась пугливо, и не доказывала никому, что она на трассе главная… Просто катила себе, будто единственное одушевленное существо, а остальные – явления природы, и не более, мелкие непоседливые стихийные бедствия, с которыми глупо спорить, на которые нелепо обижаться, к которым вообще не надо относиться никак. Неумно вступать в отношения с неровностями дороги, ведь правда? А если бугры и выбоины вдруг получили возможность бегать взад-вперед, это ничего не меняет: надо их видеть, учитывать, и довольно с них.

Только курила она за рулем больше. Буквально одну от другой. Когда она брала машину Бабцева, он потом долго ее проветривал… Не то что он не терпел запаха табачного дыма, но есть же предельно допустимые концентрации.

Сегодня, правда, Бабцев мог по этой части дать жене сто очков вперед. Скула уже не болела, и следов насилия на лице, что называется, и днем с огнем не нашлось бы – но продавленная чужим кулаком вмятина на душе никуда не делась; и мысль о том, что в компании с эсэсовцем придется прожить несколько дней, разумеется, не грела. Нервировала, прямо скажем. А тут еще так совпало, что тоже, в общем, малоприятную встречу с Вовкиным отцом пришлось организовывать прямо по дороге – тот не успевал раньше приехать в Москву никак; да хоть спасибо, что вообще выбрался, и не пришлось ни к нему в Питер тащиться, ни мириться с потерей части суммы на перевод… Катерина договорилась с ним, что просто проедет мимо остановки метро "Сокольники" – почему-то этот ее муж бывший назвал именно "Сокольники", и Катерина не стала ни спорить с ним, ни уточнять, почему именно там – в конце концов, это почти по дороге. А откладывать ее встречу с бывшим на потом, на после отъезда Бабцева – уже и сам Бабцев не хотел. Береженого бог бережет. Лучше пусть под присмотром и мимоходом.

Черт его знает, почему "Сокольники"… Неприятное какое-то название, большевицкое. Наверное, из-за шедевра соцреализма – фильма "Добровольцы", под который, помнится, всегда норовила всплакнуть мать. "Как просто вам стало в Сокольники ездить"… А ведь она сама сколько лет проработала в метростроевской многотиражке – уж кто-кто, а она-то знала, что между сиропчиком этого кинища и кровавой грязью реальной каторги подземелий нет ровным счетом никаких точек соприкосновения. Наверное, именно тогда маленький Валя, с непониманием и даже страхом глядя на проступающие в глазах матери слезы (он все пугался, что у мамы что-то болит), впервые ощутил омерзительную мощь красивой лжи и пагубность ее для душ людских. Даже для самых лучших.

В общем, стоило Катерине припарковать машину и выйти, сразу потерявшись в густом и бестолковом роении местных народных масс, Бабцев сам не выдержал – закурил. Уже четвертую за сегодня – если так пойдет на протяжении всей командировки, вред здоровью будет

просто ударным. Оставалось надеяться лишь на то, что на месте все более или менее устаканится – хорошо, статья с намеком, что у "Полудня" рыльце в пушку, успела выйти вовремя. И получилась она, теперь уж можно сказать вполне отстраненно, объективно, как не о своей – хорошая. Не зря Сема позвонил и поблагодарил… Отдельно поблагодарил за то, что так тактично удалось организовать материал – никаких прямых намеков. Ну, это он зря, это Бабцев все прекрасно понимал и сам – не свинья же он. Сема, правда, похоже, не вполне верил, что он не свинья: прямо спросил, не говорил ли кому-то Бабцев, откуда получил информацию. Внаглую врать бывшему другу и нынешнему все же, как ни крути, доброму приятелю Бабцев не мог, не в его правилах было подобное – и потому ответил честно и прямо: пришлось сказать главному. Тот перед громкой публикацией попросил хотя бы по секрету открыть, есть ли огонь под этим дымом. Но главный – человек высочайшей пробы, дальше него не уйдет, если только этот ваш дурацкий космос не вздумает на газету в суд подать – да и то обязательно у тебя, Сема, спросим, разрешишь ли на твою персону сослаться. Все будет нормально, не переживай. На том и закончили. Немножко зудело, что во время разговора с главным в кабинет то и дело кто только не заглядывал со всякими неотложными пустяками – редакция же, не мавзолей. Нуда ладно, не суть. И Семен этих рабочих моментов никогда не узнает, и понять, о чем Бабцев и шеф шептались, по обрывкам все равно никто бы не сдюжил.

Ушедшая на встречу Катерина не появилась после двух сигарет, и пришлось прикуривать от второй сразу третью. Доведут бабы до онкологии. Надо было пойти с женой вместе – но когда Бабцев заикнулся об этом, тут уж Катерина встала на дыбы. Да Бабцев и сам не горел желанием общаться с ее обнищавшим лауреатом. В общем, он жене вполне доверял: женщина с таким рациональным характером глупостей не наделает. И все же чем черт не шутит…

Иногда человеку именно на переломе от зрелости к возрасту, так сказать, пожилому вдруг может приспичить хоть на недельку, хоть на день вернуть молодость. В преддверии климакса попрыгать козлом по прежним пастбищам. Или козочкой. Добрать, что по юной глупости осталось не добрано. А помнишь? А помнишь? А вот здесь ты впервые… Нет, я тогда только делала вид, что стеснялась… Бабцев несколько раз наблюдал подобные выверты психологии – последствия всякий раз норовили вырваться из-под контроля и приблизиться к летальным. Не хотелось бы подобной мороки.

Жена вернулась на последнем издыхании третьей сигареты.

Она была недовольна. Безо всякой грации села за руль, грубо, будто машина не своя, захлопнула дверцу, размашисто кинула вспухшую сумочку на заднее сиденье, потом выщелкнула сигарету из пачки. Закурила.

– Все в порядке? – спросил Бабцев.

– Угу, – ответила она, жадно затягиваясь.

Он осторожно помедлил, но она больше ничего не сказала.

– Вот видишь, – на пробу проговорил он, – а ты не верила, что он справится. В считаные дни собрал.

– Честно говоря, не ожидала, – ответила она, глядя вперед.

– Не так уж он и бедствовал, похоже.

– Похоже, – согласилась она. Затянулась. – Ты знаешь, он выглядит лучше, чем я думала. По-моему, даже моложе, чем я. Оживленный такой, подтянутый, глаза горят…

Она явно его ревновала к тому, что он выглядит моложе, чем она думала.

Пальмы без меня не сохнут, розы без меня не глохнут – как же это без меня?

Смешно.

Катерина тронула кнопку на дверце, и боковое стекло до половины уползло вниз.

– Чего стоим? – голосом сварливой жены из телерекламы осведомился Бабцев. – Кого ждем?

– Сейчас, – сказала Катерина, стряхнув пепел в приоткрытое окошко. – Перекурю чуток. Не опоздаем, времени с запасом.

– Кури, кури, – великодушно разрешил Бабцев.

– Откуда у него столько денег? – вдруг сказала она с искренним недоумением.

– Тебя это обижает? – спросил он прямо.

– Не то что обижает, но… Это как-то противоестественно.

Бабцев усмехнулся.

– И даже несправедливо, – добавила она, словно загнав в крышку гроба последний гвоздь.