Звезда-полынь

Талова Татьяна

Стоит ведьма — глаз не отвести. Свет лунный волосы одел. Край рубашки длинной, узорами расшитой, в воде намок. Ноги босые бесшумно по песку переступают. А лицо-то, лицо! Совсем не та девчонка, которая недавно все меня ударить норовила — спокоен лик, улыбка на нем светлая, глаза полузакрытые смотрят ласково. Что они там видят — мне неведомо… а только дай-то боги, чтоб хоть однажды эти глаза так на человека посмотрели — век будет тот счастлив…

А вдруг, вдруг улетит сейчас кудесница, птицей обернувшись — туда, где ни солнце, ни месяц, ни даже ветры могучие ее

не найдут?..

И близко Середа, а ни она меня не замечает, ни я к ней шагнуть не могу — точно стеной мир ведовской отгорожен.

И что остается? Смотреть только, понимать, что и вода, и ветер, и песок, и вся ночь эта звездная, и каждое дерево — все с ведьмой говорят… Смотреть только, любоваться, тихо-тихо дышать — чтоб даже дыханье твое не могло нарушить этого единения.

Видел я раньше чародеев, видел! Но они все слова непонятные говорили, руками что-то выплетали, лицом бледнели, когда волшебствовали, а вот как они силу берут — не ведал… И вся-то ведьма в этой ночи исчезла — частью ее стала, неотделимой, бесценной… Даже досадно стало — понимание пришло, что меня ночь к себе просто допускает, позволяет окунуться в такое диво, а ведьму — как родную дочь принимает, укрывает, лелеет…

Стала Середа петь что-то, тихо так, спокойно — а только ветер сильнее стал, шепот по лесу прошел. Как опомнился я — ночь сказала, чтоб уходил — хватит, мол, насмотрелся, твое-то дело другое совсем, так иди уже… а сейчас ведьмино время, оставь ее.

Подчинился я той ночи. Лучше понимать стал и ее, и тех, кто в нее добровольно уходят — подобно ведьмам-полуночницам… Подчинился — верность свою ей оставил и души кусочек.

Ушел встречать солнце красное. В дорогу готовиться. Мое дело — и впрямь другое, вот оно — меч, да конь, да совесть, да песня добрая. А только эту ночь — через все пронесу, и в памяти своей навсегда оставлю.

Честно говоря, ожидал я, что ведьма еще упрямиться будет, прежде чем ехать. Однако нет, утром хозяев поблагодарила за приют, попрощалась мило. Попрощался и я с другом да с царевной, стою, Храпа по гриве глажу, Середу жду. Мне-то, конечно, милости от нее не увидеть, так хоть бы без ругани обошлось.

— На коня этого — не сяду.

Смотрим мы с Храпом на Середу. С одинаковым выражением на лицах-мордах, думается. Я себя спрашиваю — куда пропало видение ночное, нежное? Ведьма стоит упрямая да вздорная. Храп попросту ругается мысленно, должно быть.

За ступой пошла. Я плечами пожал — коли дорогу знает, то пусть себе летит — я тропу-то уже у Люта спросил.

Едва-едва только от дома Лютича отъехал, ветер сзади налетел, деревья качнул — взвилась в своей ступе Ба… Середа, внучка Яги, все привыкнуть не могу. Взвилась, мимо, аршинов на пять выше пролетела.

Храп морду вверх задрал — смотрит.

— А что, — говорю я, — покажем мы этой ведьме лесной, как русский богатырь да на коне своем верном вровень с ветром мчится?!

— Это когда мы из деревеньки той, после окна-то выломанного, убегали? — спрашивает конь вяло.

— У-у, коняга вредная! А ну, вперед, к терему Кощееву, за ступой —

марш!!!

И как сорвется конь богатырский в галоп — копытом по земле словно молотом ударяет, в глазах седока все деревья стеной единой зелено-коричневой стоят! Руки раскинуть — чем тебе не полет соколиный?! Знай только от веток глаза прячь. В прошлый раз я, помнится, столько петель намотал по лесу-то этому, пока терем разыскал, а тут Лют вроде полдня едет на волке, не больше.

Середа сверху нас заметила, как догонять начали, а тут еще Храп как взовьется соколом над деревьями в прыжке великом — так и стоит в глазах лицо ведьмы удивленное. Опомнилась Середа, хохотом громким зашлась, меня аж дрожь пробрала — такой смех ночью-то темной услышать, в лесу глухом… ясно, отчего в деревнях, близ которых ведьмы такие вот живут-поживают всегда народ какой-то шуганый малость.

В общем, наперегонки совсем быстро добрались — р-раз, и закончился лес. Вокруг поле чистое, вдалеке терем высокий виднеется — дом Кощеев. И вдруг вскрикнет сверху Середа — я голову поднял, сразу понял, неладное что-то с ней творится. Ступа в воздухе вдруг белкой заскакала, завертелась, Середа одной рукой в ее край вцепилась, другой метлу держит, а лицо белое-белое! А метла-то живая будто, вырывается, да вдруг как дернется — ведьма чуть из ступы не вывалилась.

— Прыгай! — кричу. — Я словлю!

Мотает головой упрямая, колдовством вещи взбесившиеся усмирить пытается. А метла древком все по лицу попасть стремится, ступа вниз перевернуться норовит.

— Прыгай, глупая!

Поздно. Завертелась ступа вместе с ведьмой, сначала вверх поднялась, а потом вниз пошла со свистом. Быстро так, и еще вдаль уходит. Я Храпа вновь погнал. А там треск слышен и крик ведьмин. Подлетел, с коня на ходу спрыгнул — с торможением-то у Храпа всегда проблемы небольшие имелись, вот и сейчас вперед ускакал аршинов на двадцать.

Сначала думал — головой ударилась Середа. Сидит она, ровно завороженная, на земле, в одну точку уставилась, дышит с трудом, меня не замечает.

— Жива? — спрашиваю. Надо бы, конечно, подхватить ее, на ноги поставить, отряхнуть — да кто ж знает, как отзовется на такое Ягишна? Это вам не девица красная из деревни соседней! Хотя те и в ступах не летают…

— Ага, — кивает ведьма. — Только вот… сломана…

Охнул я, на колени рядом упал, стал руки-ноги ощупывать — что сломано, где сломано?! Тут уже не до мыслей — как отзовется внучка Бабы-Яги на такие действия! А та взгляд на меня мутный поднимает, смотрит осоловело, за руки взяла, говорит:

— Светояр…

У меня уже ум за разум заходит — если и сломала чего, и вдобавок головой приложилась — это же впору "Караул!" кричать. С обычным человеком-то проще, а кудесники, они же как начнут колдовать на больную голову — похлеще всех чудо-юд вместе взятых будут!

— Светояр… — проникновенно так говорит, в глаза заглядывает. — Дурак ты что ли, Светояр?

А у Середы, оказывается, конопушки по носу и щекам рассыпаны — солнышку, видать, куда как мила… И голос такой приятный, когда не ругается…