Звезда (сборник)
Шрифт:
— А может, и раньше, — с надеждой говорит Гайдай.
— А я так больше всего хочу, — вздыхает Ванев-отец, — чтобы невестка моя сараи колхозные в покое оставила.
И снова — в какой уже раз! — он начинает жаловаться товарищам:
— Подумать только, десять лет работал главным кладовщиком в колхозе. Такие у меня там запасы добра — на пять пятилеток хватило бы. — Ванев-старший осторожно косится в сторону, где спит его сын. — И вот на тебе: вертихвостке этой, бабе его, доверили. Что она в инструменте поймет?
Ванев
— Спит, крепким сном спит, — шепчет Гайдай.
— Да я ему и в глаза скажу, — немного громче говорит Ванев-отец. — Развалит она хозяйство, что есть — разбазарит. Вернемся — опять мне все начинать…
— По местам!
Команда раздается внезапно. Но, оказывается, только ее и ждали. Мгновенно ломается тишина.
Через несколько секунд расчеты у орудий.
— …фугасный! Навести и доложить.
— Первому один снаряд — огонь!
— Лев, выстрел, — сообщает связист Топорку.
Правее себя Топорок слышит разрыв. Нет, это не там, где нужно.
— Товарищ семьдесять пять, право тридцать.
— Левее! — раздается на батарее.
— Лев, выстрел, — сообщает связист.
— Точно!
Ермошев ошибается редко.
— Четыре снаряда, беглый огонь!
На немецком переднем крае прямо перед Топорком взлетают тяжелые султаны земли. С грохотом падают доски и бревна.
…И снова тихо в землянках на огневой.
— А уж не рассказать ли вам, хлопцы, как я женился? — лениво потянувшись, предлагает комбат Ванев.
Приезжая на огневую, комбат по вечерам отдыхал в штабном блиндаже. Разляжется с удобством во всю ширь лежанки, расставит свои могучие ноги, закинет руки за голову, и начинается уже неоднократно слышанный, но воспринимаемый все с тем же интересом бесконечный рассказ. В рассказе фигурируют и синий в крапинку сарафан, надетый на ней в то первое утро, и его нескладные лапти, что были тогда на нем некстати, и ее строгий папаня — бригадир колхозный, и почему-то крынка топленого молока с румяными пенками.
В блиндаже все больше неженатая молодежь. Ванев-отец от этих рассказов обычно уходит.
— Ну-ну, и дальше? — сгорая от нетерпения, торопит Митяй.
— Пришли вы к ней, и тут же… — хочет подтолкнуть рассказ застенчивый Гайдай.
Наташа молчит, но ей хочется поскорее услышать, как все это кончится.
— Умейте ждать, — отвечает Ванев. — Все это не так скоро делается. И вот пришел это я к ней…
— Трудно теперь нам будет хорошую невесту выбрать, — задумчиво говорит Лапта. — Отвыкли от девушек… Где их там разберешь!
— А я, — вздыхает Митяй, — могу рассказать только одно: как я не женился. Хотите?
— Рассказывай хоть это, коль другого нет ничего, — снисходительно басит Ванев.
Митяй долго молчит и, наконец решившись, начинает, ни на кого не глядя:
— Ну вот. Было это
Согревшись у печек, уже полудремлют в землянках расчеты.
— По местам!..
— Взрыватель осколочный!.. Угломер… Прицел…
Отстрелялись — и снова тихо.
Стоят на опушке осыпанные голубыми лунными искрами ели. А луна идет по небу полная, ясная, словно солнце.
Ни Наташе, ни Митяю не хочется спускаться в душный блиндаж.
— Вот и луна тоже, как я, — говорит Митяй. — Идет по небу одна. Видно, и ей досадно и скучно.
Повернулся к Наташе:
— Эх, Наташа, милая, так и пройдет по землянкам наша с тобой юность! И когда же это кончится? Ведь вот встретились мы с тобой…
Из блиндажа голос дежурного телефониста:
— Лейтенанта Митяя срочно к командиру полка.
Не досказал Митяй, убежал.
И ей, так же как и Митяю, досадно, что в такой вечер она одна.
— Хорошо! — тихонько говорит Наташа, оглядываясь, и тут же удивляется: — Разве может быть хорошо, если нет ни одного письма от Сережи?
Ей казалось когда-то, что без него хороших вечеров не бывает. И все-таки вечер хороший. Нет, значит он жив.
Где он? Что делает в эту минуту? Знает ли он обо всем, что ей пришлось пережить?..
Ударили крепкие морозы. Часовые на посту отбивали чечетку, попрыгивали бойцы у орудий. Наташа разорвала свое верблюжье одеяло и выстелила шерстью все валенки на батарее.
— Что это ты делаешь? Вот матери напишу, — пригрозил Ванев-отец.
— Пиши!
И Наташа прочла вместо ответа:
Лишь лежа в такую вот гололедь, зубами вместе проляскав — поймешь: нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку.В землянке стало тихо.
— А верно ведь, — сказал Митяй. — Нельзя.
И Гайдай подтвердил:
— Нельзя.
Наташа продолжала читать. Она читала негромко и, должно быть, не очень хорошо. Но все сидевшие в землянке были захвачены этим неровным голосом, потому что шел он от самой ее души и от самого существа волнующих строк. Весь вечер, трижды перебиваемый боевыми командами, она читала вслух Маяковского. И так звучали строчки из поэмы «Хорошо», словно только вот этого года, этого дня ждали они, чтобы заговорить во весь голос.