Звезда Тухачевского
Шрифт:
— Выходит, любой ценой? — негромко произнес кто-то из командиров. — Так мы всю армию положим, а Омска не возьмем.
— Да, любой ценой! — жестко и властно произнес Тухачевский. — Если потребуется, сам лягу костьми. У нас нет иного выхода! И пораженческие настроения приказываю выкинуть из головы навсегда! Надо, чтобы сознание необходимости наступления дошло до каждого бойца. И тут, я уверен, нашим командирам и комиссарам умения не занимать.
— В моей дивизии большие потери, — доложил начдив Блажевич — невысокий, худощавый, но очень энергичный и подвижный человек. Несмотря на холода, он не признавал полушубков и папах, предпочитая в любую погоду носить шинель и фуражку. — Только за две последние недели — около двух тысяч убитых, раненых и пропавших без вести. Почти четыре сотни
— Дивизию пополним свежими силами из резерва. Надо подтянуть отставшие тылы, взять на учет вооружение и снаряжение, подсчитать трофеи, всемерно помочь санитарной части наладить лечение больных. Кроме того, разъясните бойцам, что на освобожденных территориях нас, как и прежде, поддержит народ: даже часть колчаковцев, в основном из бедного крестьянства, переходит на нашу сторону.
— Есть у нас горлохваты, — хмуро улыбнулся Вострецов. — Орут: до Омска босиком добежим! В походе, мол, согреемся, без валенок легче будет догонять Колчака. Зато в Омске попируем!
— Вот видите! — воскликнул Тухачевский. — Выходит, Степан Сергеевич, у вас бойцы сознательнее самого командира полка? Если, конечно, отбросить разглагольствования насчет пиршеств. Тех, кто стремится наступать, вы зря зачисляете в разряд горлохватов, напротив, такой порыв надо всячески поддерживать! Такие сами вперед пойдут и других за собой поведут.
— Плохо вы знаете, товарищ командарм, психологию бойца. — Вострецов никогда не заглядывал в рот начальству, а уж если вожжа, что называется, попадала под хвост, то взрывался мгновенно. — Такой горлохват ни черта не стоит, гроша ломаного за него не дам! При командире куражится, а в бою норовит за спину соседа спрятаться.
— Товарищ командир полка! — уже официальным тоном заговорил Тухачевский, хмуря брови. — Ваше заявление считаю бестактным. Пора бы уже знать требования наших уставов и законы субординации.
Вострецов ничего не ответил и молча сел на свое место, пригладив широченной ладонью окладистую черную бороду. Он не привык оправдываться, и лишь его глубоко запавшие глаза, глядевшие исподлобья, таили в себе незлобивую ехидцу.
— Хотел бы я поглядеть, как он сам без валенок Колчака станет догонять, — негромко, но так, чтобы услышали сидевшие рядом и не расслышал командарм, проронил Вострецов.
Соседи сочли разумным ничего не ответить.
Тухачевский приступил к изложению плана наступления.
— Перед нашим фронтом — значительные силы противника, который численно нас превосходит. Это — Степная группа и самая сильная составная часть колчаковской армии — Уральская группа генерала Сахарова. В целом это около двадцати пяти тысяч штыков и сабель. Главные силы противник группирует против фронта 26-й и 27-й дивизии. Наша первостепенная задача — разгромить Уральскую группу, тогда мы станем хозяевами положения. Главный удар будем наносить в стыке Уральской и Степной групп с тем, чтобы нанести противнику решительное поражение в районе железной дороги Курган — Петропавловск.
Излагая план, Тухачевский водил длинной указкой по схеме, висевшей на стене салон-вагона. Схема была выполнена мастерски, даже с художественным вкусом, красные стрелы были хищно и победоносно устремлены к позициям противника, обозначенным синим цветом, и, завороженно глядя на эту схему, по которой как бы выходило, что сломить сопротивление белых — пара пустяков, командиры тем не менее уже предчувствовали, что предстоят жестокие бои, ибо колчаковцы просто так, за здорово живешь, Омск не отдадут. А коль жестокие бои, то и новые большие жертвы. И разве предскажешь, кто из командиров, сидящих сейчас перед этой красивой схемой, останется в живых. Схема потом, через годы, чем черт не шутит, вполне возможно, будет дотошно изучаться в военных академиях как образец планирования наступательного боя, а тех, кто под шквальным огнем противника утопал в сибирских снегах, чтобы эта схема ожила в реальной действительности, уже не будет на белом свете…
И все же командиры отгоняли от себя невеселые думы: с каждым новым наступлением все ближе и ближе был полный разгром врага, а значит, и конец гражданской войны. Сейчас Сибирь, затем Дальний Восток, Приморье — и вот уже долгожданные берега
— Приказ о новом наступлении я уже подписал, — непререкаемым тоном произнес Тухачевский. — Начальник штаба сейчас доведет его до вас. От себя добавлю: малейшая попытка неисполнения или даже обсуждения приказа будет решительно пресекаться, вплоть до расстрела.
«У Троцкого научился… Известные замашки. Как чуть что не по его — хватается за пистолет». Вострецов был уверен, что в эти минуты такая мысль появилась не только у него, но и у других присутствовавших на совещании командиров. Но благоразумно промолчал.
Что-то в командарме было и такое, это привлекало, притягивало, вызывало даже восхищение: острый ум, решительность, большой такт, уважительность к подчиненным.
Но что-то и отталкивало: командарм, как ни старался, не мог переступить незримую черту, разделявшую его и подчиненных командиров, между ними всегда существовала какая-то, даже независимая от воли обеих сторон дистанция. Это мешало и сближению, и полному доверию к личности командарма. Общаясь с ним, каждый, кто бы он ни был — геройский командир, знающий себе цену, или даже простой боец, — всегда чувствовал, что он ниже его, уступает ему во всем — и в интеллекте, и в умении держать себя гордо, с независимым достоинством, и даже во внешнем виде и манере поведения. Казалось, и сам Тухачевский понимает это, но ничего не может изменить в своем характере, не может слиться с массой командиров и бойцов, как ему хотелось бы слиться, чтобы все тянулись к нему, откровенно делились с ним радостями и невзгодами, считали бы его, что называется, своим в доску. И нередко ему страсть как хотелось, чтобы на нем не висело, диктуя свои привычки, его дворянское прошлое, чтобы в одно прекрасное утро он вдруг проснулся сыном рабочего из Питера или же сыном крестьянина из какой-нибудь заброшенной в глубине России деревеньки. Может быть, тогда все они, кого он ведет теперь в бой, признали бы в нем своего, родного не только по единому строю, но и по крови?..
Тем временем начальник штаба во всех деталях довел до командного состава армии план предстоящего наступления на Омск.
По плану Реввоенсовета республики взятие Омска возлагалось на Третью армию, наступавшую на левом фланге. Но Тухачевский был не из тех, кто позволил бы опередить себя, перехватить инициативу. Он учел успешные наступательные действия своей 27-й дивизии и поставил перед ней задачу первой ворваться в Омск.
Получив Директиву командарма, начдив Блажевич, начальник штаба дивизии Шарангович и комиссар дивизии Кучкин засели за разработку боевого приказа. Третьей бригаде предписывалось двумя полками подойти к Омску с юго-запада, а одним полком двигаться в направлении станции Куломзино. Отряд из полковых конных разведчиков при поддержке бронепоезда и артиллерии должен был захватить железнодорожный мост через Иртыш, чтобы не дать противнику возможности взорвать его. Два полка направлялись в обход Омска с юго-запада, один полк — вдоль линии железной дороги. Бригаде, которой командовал Путна, было приказано двигаться на Омск в направлении кожевенного завода на окраине города. Другая бригада должна была овладеть северной частью Омска. Дело осложнялось тем, что Иртыш еще не был крепко скован льдом, поэтому пришлось готовить легкие переправы из досок и бревен. После взятия Омска все части дивизии должны были взять город в кольцо и не дать возможности колчаковцам вырваться из окружения.
Закрыв совещание, Тухачевский попросил Путну остаться.
Командарм всегда ему искренне симпатизировал и знал, что Путна тоже тянется к нему.
Усадив Путну за стол, Тухачевский предложил ему чаю.
— С удовольствием, — улыбнулся Путна, — утром позавтракать не успел. Радио слушал да газеты читал.
— Какое радио? Какие газеты? — заинтересовался Тухачевский.
Путна рассказал — рассказчик он был немногословный, но слушать его было всегда занимательно.
— Ради такого радио и такой газеты не грех и завтраком пожертвовать, — рассмеялся Тухачевский. — Кстати, хорошо бы к наступлению на Омск выпустить специальный номер и раздать его бойцам. А сверху — шапку: «Даешь столицу Колчака!»