Звезда творения
Шрифт:
Я топталась на месте, пока они проходили мимо, но именно нежная блондинка, шедшая последней, внезапно подняла на меня взгляд и едва заметно кивнула. Я молча двинулась за ней.
И в музей я вошла вслед за музейщиками, словно имела право здесь находиться. К моему удивлению, никто, даже директор, не обратил на меня внимания. Сотрудники с видимым облегчением разошлись по залам. Разговоры их, как я заметила, вращались по большей части вокруг погоды и ситуации на дачных участках и почти не касались только что пережитого на пустыре сражения. Ольга Николаевна снова сухо кивнула мне, приглашая следовать за собой. Мы вошли в узкую служебную дверь, миновали темный коридорчик, служивший,
— И что, к вам ходят на «Ночь в музее»? — удивленно спросила я, прежде чем успела прикусить язык.
— Ходят, — пожала полными плечами Ольга Николаевна. — Еще как ходят. У нас в Северо-Каменске, понимаете, не так много мест, куда можно пойти…
Она отперла последнюю по коридору дверь, над которой подслеповато помаргивал красный глазок сигнализации.
— Это хранилище исключительно для живописных работ, — сказала музейщица. — А сейчас, когда готовится выставка, здесь только полотна Порфирия Степановича. Вы пока осмотритесь, я сейчас вернусь. Надо отключить сигнализацию.
Хранилище представляло собой узкую и длинную комнату, оклеенную блеклыми обоями, с единственным зарешеченным окном в торце. В форточку был врезан пожелтевший от времени вентилятор. Пахло в хранилище старой бумагой, краской и пылью. На стене висел большой термометр, который показывал двадцать пять градусов тепла. После тяжелого вечернего зноя — приятная, ровная прохлада. Но я почему-то не чувствовала облегчения. Наоборот, напряжение, охватившее меня возле лабиринта, словно усилилось. Наверное, тому виной были полотна Бесчастного, окружавшие меня со всех сторон. Они — вместе с аурой их создателя — словно обрушивали на входящего всю страсть и весь смысл, который мастер постарался в них вложить.
Картины, приготовленные к выставке, были расставлены вдоль стен. Я тихонько прошла по комнате, разглядывая их. Порфирий Бесчастный был художником-самоучкой, и профессионалы того времени не принимали его всерьез. Правда, о его картинах очень хорошо отзывались Рерих и Бенуа, но часто случается, что отзываться и брать на выставку — не одно и то же. К тому же Бесчастный был очень замкнутым и странным человеком, избегал столиц и шумного общества — так что удивительного в том, что при жизни он не стал особенно популярен, а после смерти оказался почти забыт? Но автор единственной подробной биографии, которую я нашла на музейном сайте, не скупился на эпитеты. «Русский Уильям Блейк», «неоцененный русский визионер», «гений российской провинции»… Что правда, то правда, Бесчастный был настолько необыкновенной, самобытной личностью, что у некоторых современников возникали справедливые сомнения в его психическом здоровье.
Неужели эти полотна никогда не покидали Северо-Каменска? Я обвела комнатку взглядом. Фигуры на картинах словно застыли на миг, казалось, они вот-вот продолжат движение. При том, что рисовал Бесчастный несколько схематично, динамику ему удавалось передать великолепно. На многих картинах присутствовал Вагранский лабиринт, выписанный с документальной четкостью. Неоцененного русского визионера, похоже, этот археологический памятник притягивал как магнит. Я вспомнила давящее чувство, охватившее меня на пустыре, и невольно поежилась. Бесчастный во всех своих работах опирался на мифологию, причем им самим же и придуманную. Его миры были грандиозны, мрачноваты и полны притягательной силы. Я присела,
Вот «Меч». На фоне космической тьмы нарисован был длинный прозрачный кристалл, и, только вглядевшись, можно было понять, что каждая его грань — это сверкающий, словно стрекозиное крыло, и даже на вид острый меч. «Мультиверсум» — могучее древо в виде Вагранского лабиринта, прорастающее круглой кроной сквозь многоэтажную Вселенную. Вот «Стазис» — мертвый лес зеленоватых кристаллов под ровно-серым небом. «Противоборство» — сплетающиеся тела белого орла и золотого дракона, и очень трудно разобрать, где один, а где другой, скорее — одно существо, фантастическое единение двух… «Творение» — вскипающая бело-голубая пена, в бурунах которой внимательный взгляд мог различить, как лепятся из нее формы всего сущего, от звезд до насекомых. А вот и «Хаос»…
Позади меня скрипнула дверь.
— Я вижу, вы нашли то, что нужно, — сказала Ольга Николаевна. — Ну что? Как?..
— Это копия, — сказала я и сама поразилась тому, как спокойно прозвучал мой голос. — Ваш «Хаос» — это подделка. Вот, смотрите.
Я коснулась полотна — на пальце остался след от еще не просохшей краски.
Рейнгард, 18 июня и давным-давно
Этот закрытый мирок местные жители называли Террой. Магия и впрямь почти не проникала в него, и порой это становилось мучительно для нас, привыкших к бесконечным рекам Силы вокруг.
Мы долго прожили на Терре, оставаясь свободными.
Люди в этом мире оказались обычными людьми, разве что не особенно ладили с магией. Спустившись сюда, мы разделились для разведки и вскоре уже обменивались информацией о том, каков расклад сил. И почти сразу мы наделали ошибок… Самой главной из них стала наша самоуверенность. Нам казалось, что мы, мудрецы и маги, справимся с этим миром играючи. У нас были свитки с Брандея, были чертежи, были инженеры. Мы не давали себе труда задумываться и перепроверять расчеты — и закрытый мирок жестоко нам отомстил.
Вначале была Атлантида.
Мы нашли ее сразу, как спустились в закрытый мир. Она лежала посреди синего и теплого моря, которое здесь называли Срединным, или Средиземным. Атлантида — огромный остров, некогда процветавший, а теперь пришедший в упадок. Но мы умели работать. За короткое время мы возродили государство, которое могло дать нам все, что требовалось. Собственно, атлантам хватило лишь небольшой нашей помощи, чтобы начать строить и побеждать. Очень целеустремленный был народ…
Заново отстроенная метрополия на острове впечатляла всех, кто приезжал в Атлантиду в поисках богатств или приключений. Этот город покорил даже нас, хотя мы повидали множество миров и жили некогда под сенью многоступенчатых крыш Брандея.
Город был великолепен. Белоснежные башенки и арочные мосты, изящные купола и стремительные росчерки лестниц, массивные причалы и летящие силуэты парусов. Он походил на белое кружево, и всюду сквозь каменную вязь виднелась густая морская синева. Я ловил себя на мысли, что, не будь Брандея, не будь нашей срочной работы, — я хотел бы остаться в этом городе надолго. Корабли привозили в гавани Атлантиды пряности и драгоценные ткани, невольников и оружие. Золото рекой лилось в торговых кварталах и в домах богачей. В конторах на пристани заключались крупнейшие сделки, делались прогнозы и ставки, мир делился на части. Да, атланты вели дела с размахом! До сих пор, стоит закрыть глаза, я вижу блеск великолепной Атлантиды… Будь же трижды проклят этот мир, сотворивший с нами такое!