Звезда Запада
Шрифт:
— Встать можешь?
— Наверно, может… — последовал ответ, — если оставишь меня в покое и не будешь больше лезть со своими тряпками.
Отец Целестин только сплюнул.
— Ну знаешь ли…
— А ну, покажите-ка мне его, — громыхнул за спиной монаха густой бас.
Обернувшись, он увидел Эрика, разглядывавшего Гунтера со странным интересом.
— Скажи-ка, парень, у тебя зубы все на месте? А то и не продать тебя будет, беззубого-то. — Эрик нагнулся и схватил своей ручищей германца за подбородок, пытаясь заглянуть ему в рот. Ответ был получен немедленно — быстрое движение руки, и Эрик покатился по настилу, а его островерхий шлем, сорвавшись с головы, вылетел за борт.
— Да я тебя, тварь такую… — заревел норманн, хватаясь за топор, но
— Уймись! Чего ты хочешь?
— А того!! — брызгая слюной и размазывая по усам кровь, хлынувшую из носа, заорал дружинник. — Взял его я, и теперь он по закону мой раб, и сделать я с этим сыном Хель могу что пожелаю! Хочу — продам, а хочу — сейчас на корм рыбам выкину!
Отец Целестин хотел было попытаться как-нибудь утихомирить разъярённого Эрика и не доводить дело до серьёзной ссоры, но тут Гунтер поднялся на ноги и бросил в лицо норманну такие слова, что у Эрика волосы дыбом встали и едва косица на бороде не расплелась.
— Дай-ка мне меч, что ли? — совершенно деревянным голосом сказал Гунтер монаху, пока Эрик приходил в себя.
— Место им дайте! — орали дружинники, бывшие свидетелями этой сцены. — Пусть поединком решают!
Монах умоляюще посмотрел на подошедшего Торина, но тот только руками развёл.
— Побьёт он Эрика — будет свободным и в дружину возьму. А нет так нет, — провозгласил конунг. — Меч ему!
— Ты бы хоть э-э-э… оделся, а? — шепнул монах на ухо Гунтеру, но тот только отмахнулся: «Да наплевать!» Поймав правой рукой брошенный клинок, левой он развязал мешочек, висевший на шее, и что-то положил в рот. Целестин торопливо слез с палубы вниз и присоединился к вопящим и улюлюкающим зрителям.
Пара сошлась явно неравная: Эрик, пусть и без шлема, но в кольчуге и со щитом, был вдобавок куда выше ростом и шире в плечах германца, но тот единственно выигрывал в подвижности.
«Будем надеяться, что рана его не подведёт, — подумал отец Целестин. — Да куда ему против такого-то здоровяка? Ой, не жить ему, верно не жить!»
Топор Эрика со свистом рассёк воздух в том месте, где мгновение назад стоял Гунтер, но вонзился в палубные доски, а сам Эрик получил весьма чувствительный пинок в правый бок. Выдернув лезвие, норманн с угрожающим рыком повернулся, закрылся щитом, как дверью, и, сделав обманное движение топором, попытался пихнуть германца щитом к самому борту, а потом либо прибить, либо сбросить в воду. Похоже, что он не ждал от сравнительно невысокого и ещё достаточно слабого противника эдакой прыти. Что случилось с Гунтером, никто так и не понял: он вертелся вокруг Эрика волчком, не давая тому передохнуть, — казалось, что борются полусонный медведь и взбесившийся заяц. Пару раз Эрику достались крепкие удары по кольчуге, и наконец случилось вообще нечто невообразимое: Гунтер выбил из рук дружинника топор быстрым замысловатым финтом, вцепился зубами в верхний край щита, издавая какое-то утробное ворчание, резко дёрнул головой, вырвал щит из рук соперника, затем, пнув его здоровой ногой в окольчуженную грудь, сбил с ног и, в довершение ко всему, нанёс мечом удар в место, мало опасное для жизни, но весьма и весьма обидное.
Дружина замерла в молчании.
— Бьёрсерк… — с уважением в голосе произнёс Снорри.
Так оно было или нет, но спустя мгновение послышался глухой стук — Гунтер рухнул на доски рядом с поверженным Эриком.
Хёрдман, поднятый на ноги друзьями, выглядел удрученно, кусал бороду и рычал сквозь зубы проклятия. Большего позорища он доныне никогда не переживал.
— Батюшки, да что же с ним такое?! — причитал отец Целестин, осматривая германца, всё ещё лежавшего без сознания. — Эй, Видгнир или кто-нибудь, воды!
Но ни три ведра морской воды, вылитых на Гунтера, ни похлопывание по щекам не дали никакого результата. Ничего не оставалось делать, как снова завернуть его в шкуры и оставить на какое-то время.
Пока пришлось заниматься врачеванием изрядной раны, оставленной Эрику мечом германца, отец Целестин гадал, что же привело Гунтера в такой экстаз.
— Ну, что там с нашим героем? — спросил монаха Торин, когда тот прибыл перекусить. От всех волнений сегодняшнего дня у отца Целестина разыгрался небывалый аппетит.
— Вот, глянь-ка. — Он протянул вымазанную жиром ладонь, на которой лежал кошель, висевший у Гунтера на шее.
Внутри мешочка оказались невзрачные серо-зелёные крошки, похожие на высушенный и мелко накрошенный мох.
— Что это, по-твоему?
— Ума не приложу. — И отец Целестин сделал очередную глупость. Забрав мешочек у Торина, он сунул в него палец и слизнул налипшие комочки. Издав чмокающие звуки языком, монах поднял глаза на конунга: — Совершенно неизвестный мне вкус. Странный состав…
И вот тут-то всё поплыло у него перед глазами.
Очнулся монах оттого, что по подбородку потекла горячая жидкость. Рядом на корточках сидели Торин, Видгнир и Гунтер, а Сигню пыталась напоить его чем-то отдалённо напоминавшем отвар дубовой коры.
— Фу, хвала Одину! — выдохнул конунг. — Пришёл в себя.
Голова у отца Целестина трещала нещадно, будто с похмелья, побаливал живот, и вообще чувствовал он себя на удивление отвратно.
— Что… хм… что случилось? — Даже говорить было трудно.
— Это попробовал? — подал голос германец, показывая свой кошель.
— Угу.
— Ну и дурак. Скажи спасибо, что живой остался. Ты хоть помнишь, чего натворил?
Судя по лицам, монах понял, что натворил он многое. Когда Торин обрисовал ему, что же произошло, отец Целестин не знал, куда себя девать со стыда. Мало того что перво-наперво он кинулся на конунга, пытаясь выкинуть Торина в море, едва только не сломал рулевое весло, и когда примчались самые дюжие дружинники вязать его, расшвырял, как щенков, почти десяток далеко не слабых мужчин и вдобавок выдрал Винги почти всю бороду, вцепившись в неё как клещ. Потом святой отец, вырвавшись из цепких рук могучих хёрдманов, ринулся на нос ладьи и, брызгая слюной, начал невнятно кричать что-то о спасении души, геенне огненной да чистилище. Сигню, не понимавшая, в чём причина внезапно охватившего её наставника безумия, и впрямь подумала о том, что отец Целестин повредился рассудком. В общем, повязали его с трудом. Даже будучи спелёнутым, как дитя, монах продолжал бессвязно бормотать, цитировать строки из Писания, которые почему-то время от времени перемежал выдержками из саги о драконе Фафнире. Утихомирился отец Целестин не скоро, и вот уж сутки лежал он без сознания…
— В следующий раз, когда руки чесаться будут, лучше мне скажи, — посоветовал Гунтер. — Я их тебе быстро… почешу. Нельзя это зелье непривычному потреблять. Я и сам-то иногда побаиваюсь, а уж тебе-то куда?
Как в последующие дни, окончательно выздоровев, ни приставал отец Целестин к Гунтеру с расспросами о странном порошке, ничего добиться не смог.
Собственно, на этой истории и кончились все неприятности, и дальнейшее плавание продолжалось спокойно. Гунтер совсем встал на ноги и, как обещал Торин, был принят в дружину, получив и одежду и оружие. Шлем германец выбрал себе сам — старинный, островерхий, с широким наличником. С Эриком он помирился, но всё же пока держал себя на дистанции со всеми остальными, общаясь в основном с отцом Целестином да своими ровесниками, самыми молодыми в дружине — Регином, Снорри и Видгниром. Характер у Гунтера оказался на редкость независимым, а на колкости, иногда отпускаемые норманнами, и внимания никакого не обращал, словно и не слышал. Впрочем, и к нему быстро привыкли, и скоро уж и не представить было вадхеймскую дружину без небритой физиономии Гунтера.