Звезда Запада
Шрифт:
Ну и само собой, золото необходимо, если, например, исполнятся планы Торина о походе на Восток по великому греческому пути, к сказочным городам Персии, о которой столь часто рассказывал отец Целестин, побывавший в Багдаде в дни своих нескончаемых странствий по миру. Ткани, благовония, несравненное оружие, выкованное восточными кузнецами, весьма ценятся в Европе, а красочные описания монаха возбуждали в романтических душах северных бродяг желание увидеть самим все чудеса южных и жарких стран. А такой дорогой в Европе и столь необходимый шёлк? Да на Востоке его можно взять за бесценок! По расчётам отца Целестина и Торина, такой поход мог занять года два, да и участвовать в нём должны всего два-три дракара, ибо части дружины следует быть рядом с домом — времена нынче неспокойные. Каролинги, фризы и германцы
Отец Целестин старался как мог, пытаясь отговорить Торина от такой затеи, понимая, что ему придётся отправиться тоже — как знатоку тамошних нравов и толмачу. И вовсе не хотелось монаху покидать насиженное место и опять мёрзнуть и мокнуть в открытой всем ветрам и дождям ладье, носимой бесами морскими по хлябям. Перспектива испытать участь Ионы, побывав во чреве китовом, монаха не прельщала. Хватит, погулял по белу свету, дайте человеку пожить спокойно и в своё удовольствие! Ныне святого отца могли подвигнуть на подобные дела только чрезвычайные события, связанные с его страстью к изучению дней давно минувших, которую никто более в Вадхейме, кроме приёмного сына Торина да этой девчонки Сигню, понять не мог.
Но сейчас шла зима, и по крайней мере до времени, как сойдёт лёд, ни о каких морских авантюрах и речи быть не могло. Пока же единственными развлечениями дружины были подготовка подрастающего поколения к многотрудной жизни викинга да лихая охота, где и выплескивали норманны свою неуёмную жажду действия, хаживая на свирепого медведя.
Вполне естественно, что часть продовольствия на зиму завозилась извне: земля здешняя к выращиванию хлеба малопригодна — камни одни да лес. Зато зверья в окрестных лесах водилось всякого разного, и свежее мясо всегда было на столе в каждом доме. Домашние козы и коровы содержались в качестве неприкосновенного запаса да неиссякаемого источника молока для юных белобрысых голубоглазых наследников славных традиций тех четырёх родов, что объединил под своей рукой Торин. Конечно, прокормить столь многочисленных обитателей Вадхейма трудновато, и к весне прошлогодние запасы зерна (и — что самое неприятное — пива) истощались, но зато появлялась свежая рыба, да и съедобных трав было премного. В использовании последних была большая заслуга отца Целестина, пытавшегося разнообразить довольно пресный рацион чем-либо «этаким», за что многие женщины Вадхейма считали его большим оригиналом. Да, конечно, чудной этот ромей, но есть какую-то траву, уподобляясь козам?! Впрочем, привыкли быстро, и пахучие травки, собранные молодыми девицами под надзором монаха, придавали кушаньям новый аромат и вкус. В обиталище отца Целестина даже имелся закуток, в коем на стенах, на кожаных ремешках под потолком висели и лежали на полках и даже на полу огромные запасы благоуханного сена, а целебные отвары, приготовляемые монахом, поднимали с постели даже самых безнадёжных больных. Но, увы, не всегда.
Где-то за туманным горным хребтом начало свой путь холодное зимнее солнце, стояли утренние сумерки, и ещё не погасли на западе последние звёзды. Отец Целестин, широко раскинувшись на мягкой медвежьей шкуре, богатырски храпел, уподобившись громкостью трубам иерихонским, и зрел свои богоугодные сны, а к двери его дома, утопая в снегу по колено, быстро пробирался молодой парень в серой волчьей шапке и перепоясанный коротким мечом в кожаных ножнах.
Несколько осторожных, но настойчивых ударов в дверь явно не могли вырвать монаха из сладостного мира грез, и (благо дома запирать в Вадхейме было не принято) ранний гость толкнул тяжёлую дверь и вошёл, не дождавшись ответа.
— Отец Целестин… отец Целестин, проснись! — Молодой норманн подергал монаха за руку. — Вставай, тебя Торин зовёт. Хельги умирает!
Видя, что сей способ пробудить святого отца явно не годится, посланец выскочил за дверь, набрал полные пригоршни снега и, вернувшись, высыпал его за
— Какой дьявол тут… — Монах, продрав глаза, воззрился на мотавшего головой юношу. — А, это ты, Видгнир! Святые угодники, что же ты тут делаешь в такой неурочный час? Да простит меня Дева Мария, но, стой ты поближе, я бы тебя просто отправил прямиком в чистилище за подобные шутки над пожилым человеком, вкушающим заслуженный отдых!
Тот, кого назвали Видгниром, охая, поднялся с пола и осторожно подошёл к ложу, на котором восседал разгневанный отшельник. Левая щека парня налилась роскошным кумачом — монах постарался на славу.
— Отец Целестин, старый Хельги умирает. Торин велел позвать тебя, да не мешкать. И… поздравляю тебя с рождением твоего Бога! — Видгнир покосился на красовавшееся на стене распятие.
— Умирает, умирает… — недовольно пробурчал отец Целестин, поднимаясь и засовывая ноги с набухшими синими венами в меховые сапоги. — Он уже три месяца как умирает, да всё никак не отдаст Богу душу. Впрочем, к чему Богу столь многогрешная душа? Ну, что стоишь как истукан?! — прикрикнул монах на Видгнира, едва не сбив того с ног волной перегара. — Беги к Торину, скажи, что иду уже! Да, кстати, и тебя с Рождеством. Ну иди же!
Юноша, подняв свалившуюся шапку, нырнул в низкий дверной проём, и только снег захрустел у него под ногами. Монах же, по обыкновению бормоча под нос, снял с полки связку каких-то сушёных листьев, подвязал верёвкой рясу и, набросив толстый, подбитый мехом плащ, выбрался наружу.
Ночная метель прекратилась, небо над фьордом было чистым, и хотя дул только слабый ветерок с гор, отец Целестин закутался поплотнее. Свежо, однако.
Над Вадхеймом вились сизые дымки от очагов, откуда-то потянуло запахом свежеиспечённого хлеба, со стороны кузни доносились удары железа о железо — кузнец Сигурд не желал упускать и части короткого светового дня и уже вовсю гонял своих помощников и рабов. Мимо отца Целестина прошли собравшиеся на охоту мужчины, числом десять, негромко и деловито поприветствовав монаха, охота — дело нешуточное, но ни один не спросил, куда это он так рано направляется, — неписаное правило приличия. «Побольше бы им таких правил, — подумал монах, приветственно кивая и изображая на лице улыбку. — Вон даже Видгнир и тот не упустил случая сунуть снежок мне за пазуху, а ведь вырос, почитай, у меня на руках. Варвары…»
Но тут же отец Целестин заставил себя признаться, что в случае с Видгниром он, пожалуй, погорячился. Вот как раз им-то и следует гордиться как лучшим своим воспитанником, коих, впрочем, всего-то два. Вторым, а если быть точным, второй была Сигню — дочь Хагаира Кривого, заслужившего это прозвище тем, что в какой-то стычке ему выкололи правый глаз. Мать Сигню умерла давным-давно, беспутный отец постоянно отсутствовал, и воспитанием девочки занялись совместно отец Целестин да Сигурни — жена ториновского воеводы Нармунда, у которой и своих детей было четверо, да все, как назло, мальчишки (Нармунд, впрочем, был этим весьма доволен). Сигурни научила приёмыша всем женским премудростям — ткать, шить, обрабатывать мех, доить корову и прочему, а монах, твёрдо решив, что хоть кого-нибудь здесь надо воспитать как положено — то бишь по-христиански, — целеустремлённо обучал Сигню и с нею Видгнира всему, что знал сам.
С Видгниром приключилась похожая история. Он был сыном младшего брата Торина, убитого во время очередного похода в Британию, — пущенная чуть ни за два стадия из большого кельтского лука стрела пробила ему горло. А поскольку оба сына конунга умерли во младенчестве, Торин взял ребёнка к себе и объявил наследником. Так как отец Целестин в доме конунга был очень постоянным и желанным гостем, юный норманн просто заслушивался нескончаемыми рассказами монаха о чудесах Юга и Востока. Видгнир сам стал часто наведываться к святому отцу, приставая к нему с просьбами рассказать ещё что-нибудь, и наконец отец Целестин сдался и поставил мальцу условие: «Сначала я тебя буду учить читать („А что это такое?“ — удивился тогда Видгнир), а потом буду рассказывать истории».