Звезда заводской многотиражки
Шрифт:
— Так это же я труп номер семьсот тридцать четыре, — ответил я. — Ну, в смысле, был трупом.
— Что вы имеете в виду? — грозно спросил мужчина помоложе.
Только я открыл рот, как траурный телефон издал пронзительную трель. На рыбьем лице девушки за столом на секунду появился немой вопрос: «Кто здесь?!», потом она вспомнила, что это ее работа, и сняла трубку.
— Морг, — сказала она таким же бесцветным, как и ее лицо, голосом.
— Девушка, милая! — женский голос из трубки было слышно даже мне. — У меня муж пропал, Куцый Михаил Григорьевич. Вы бы
— Так, гражданин, что вы там говорили про труп?
— Меня привезли ночью, но, видимо, поторопились.
— А он с паспортом вместе пропал? Если с паспортом, то у нас такого не значится.
— Не знаю, девушка, может посмотрите глазами? Он у меня такой щупленький, в синем свитере...
Я снова зацепился взглядом за календарь. На верхнем листочке было 23 ноября 1980 года, воскресенье. Удивительная последовательность, конечно. Прямо, детальная реконструкция эпохи. Что за бзик у местного руководства? Корпоративнвя культура такая? Или это такой своеобразный протест? Мол, смотрите, у нас ремонт не делали с прошлого века, и пока не сделают, мы календарь не поменяем.
— Так, давайте пройдем в мой кабинет, — Надежда Павловна притопнула каблуком. — Я так чувствую, что спокойно поговорить у нас здесь не получится.
— Сейчас проверю... Он точно сегодня ночью пропал? У нас вчера два неопознанных мужских трупа привезли.
— Вчера он еще дома был...
Надежда Павловна открыла дверь и впустила двоих мужчин внутрь, а сама зашагала по коридору, показывая дорогу. Еще за одной боковой дверью обнаружился небольшой отнорок, на три двери. На одной было написано «ЛАБОРАТОРИЯ», на второй «ЗАВЕДУЮЩИЙ МОРГОМ», а на третьей висел значок с черепом и костями. И грозная надпись «НЕ ВХОДИТЬ!»
Кабинет заведующей был не то, чтобы большой, но все-таки просторнее, чем клетушка регистратуры. Стены здесь, как и везде, до середины были покрашены в бледно-зеленый, а выше — побелены. На подоконнике стояли горшки с цветами, рядом с дверью — тоже цветы. В такой гнутой металлической штуке с раскраской под березку. В детстве помню много у кого такие стояли. Письменный стол, на столе — тоже стекло. И такой же допотопный дисковый телефон, как и в регистратуре, и перекидной календарь. Дермантиновая кушетка, пара стульев, шкаф-стеллаж, настенные часы. Бормочущий радиоприемник, воткнутый прямо в розетку. Вездесущая раковина. Шкаф для одежды, полированный такой гроб на ножках двухстворчатый.
Ну такой себе интерьер, в общем. Соответствующий остальной корпоративной культуре.
Надежда Павловна села за стол и широким жестом предложила нам всем последовать ее примеру. Я и Веник заняли кушетку, а неизвестные пока граждане в штатском — стулья.
— Так... — сказала Надежда Павловна и оглядела всех собравшихся. — Кто-нибудь мне объяснит уже, что здесь происходит?
— Надежда Павловна, мы всего лишь хотели провести вскрытие тела... —
— Да говорю же вам, труп привезли, сдали, а он ожил! Вот он тут сидит!
— Но у нас написано, что от многочисленных травм он скончался еще до приезда скорой... Вы точно ничего
— На скорой, значит, не перепутали, а мы перепутали!
— Ну мало ли, всякое бывает...
— Я вообще-то здесь, осмотрите меня, если хотите, — сказал я. — Только можно как-нибудь без вскрытия?
После моих слов все как-то расслабились. Молодой мужик откинулся на спинку стула, старик положил шапку себе на колено, Надежда Павловна подперла подбородок кулаком. Веник похлопал по карману, видимо задумав достать папиросы, но вовремя остановился.
— Бывает же такое, — хохотнул молодой.
— Вы позволите, молодой человек? — сказал старый и подошел ко мне. Осторожно потрогал пальцами то место на голове, где у меня был ком запекшейся крови. Заглянул в глаза. — На первый взгляд, с вами все в порядке.
— Я нормально себя чувствую, — кивнул я. Но в этот момент бросил взгляд на полированную поверхность дверцы шкафа. Отражение было, конечно, не зеркальным, но было четко видно, что отражаюсь там не я. А все тот же молодой парень с незнакомым лицом героя советских плакатов. Мне как-то опять резко поплохело, но виду я подавать не стал.
— И что мне теперь писать в протоколе? — молодой задумчиво запустил в волосы пятерню. — Нас утром отправили с напутствием, что тут, возможно, убийство, парня с многоэтажки сбросили, а вы говорите, что он здоров. Сумку с вещами, кстати, еще ночью нашли, в помойку кто-то выбросил. Кстати, секундочку...
Он полез во внутренний карман пальто и извлек оттуда красную книжечку с золотым гербом СССР. Открыл ее, приблизил к моему лицу.
— Похож, — задумчиво проговорил он. — Значит вы — Иван Александрович Мельников?
Я открыл рот, чтобы возразить, но вовремя одернул себя.
Что-то было не явно не так. Я сколько угодно могу себя убеждать, что вокруг меня придурки, двинутые на ретро, а под видом зеркала замаскирован монитор, показывающий мне чье-то чужое лицо. Но что-то для шоу со скрытой камерой шутка явно затянулась.
— Подождите, вы же говорили, что вас зовут... — Надежда Павловна нахмурила лоб. — Как-то еще странно так, я не запомнила...
В глазах лысенького судмедэксперта, до этого вроде бы потерявшего ко мне всякий интерес, зажглись огоньки охотничьего азарта.
Моя бабушка, вдруг вспомнил я. Мне было десять или что-то около того. Она была дамочкой с закидонами, любила выпить, иной раз даже весьма крепко, и на старушку у подъезда была ну никак не похожа. Однажды она пропала. Как раз в восьмидесятом. Неделю ее безрезультатно искали, а потом нашли. В психушке Закорска. Только она уверяла, что зовут ее вовсе не Наталья Ивановна, а Елизавета Андреевна. Никого из нас она не помнила, лезла на стены, требовала ее немедленно выпустить, а через неделю умерла. Врачи психушки долго думать не стали, поставили диагноз «белая горячка», отправили тело в морг, и на этом тему закрыли. Уже много позже я узнал, что это явление называется "диссоциативная фуга". Это когда человек внезапно забывает о себе все, зато в его голове откуда-то берется другое имя и другая биография.