Звездная трилогия
Шрифт:
Ледяным ветром веяло на меня с экрана. Что же у вас там творится, черт возьми? Как ты мог потерять слух, Пашка?
Мне стало страшно, действительно страшно. До дрожи в коленях, до холодного пота, выступившего по всей спине.
Снова тайны, снова боль.
Пашка попал прямиком в мясорубку. Я вот сижу себе дома на мягком и теплом диване, окруженный спокойствием и уютом, а он на Полушке, в госпитале, и его отделяют от того места, где он был ранен, считанные километры.
А если этот ужас вырвется? Если вновь накроет собой Пашку…
Господи…
Я
И все бы, наверное, и было так, как я спланировал в тот момент, если бы через пару минут в спальне я не обнаружил свою мать мертвой.
Вот это жизнь! Как же так? Еще вечером мама была жива: ходила, разговаривала, улыбалась — и вот теперь она лежит на кровати бездыханным телом. Руки такие холодные и неподатливые — на груди складываются с трудом, рот открыт и тоже никак не хочет закрываться. Вроде все выглядит как обычно, как при жизни, но все не то. Не знаю, как и объяснить. Словно взяли мою маму и вытащили из этого тела, а передо мной осталась только ее оболочка…
Оправившись от шока, я позвонил в больницу. Доктора добрались до нашего захолустья довольно быстро. Так же быстро осмотрели маму, подтвердили, что она мертва. Скорее всего, произошел внезапный инфаркт.
Тело забрали в морг для экспертизы, мне дали пластиковую карту с адресом и телефоном.
Так я и сидел с этой картой в руке посреди комнаты, пока на улице не рассвело. Затем выпил еще пива, раззаначил водку, спрятанную для особых случаев. Стал потихоньку опустошать бутылку. До этого я водку почти не пил и теперь очень удивлялся тому, что не такая уж она и горькая, как мне всегда казалось. Будучи уже основательно нетрезвым, я пошел в туалет и, справив там свои естественные потребности, остановился напротив зеркала.
Из зазеркалья на меня хмуро глядел молодой парень со всклоченными волосами. Вот он я какой! Ничего вроде бы страшного. Обычный потерявший надежду и уверенность в завтрашнем дне паренек.
Но меня бесит этот мой проклятый дар. Почему я каждый раз смотрю в это зеркало, когда умываюсь, и не могу увидеть правды о себе? Почему мне недоступно собственное будущее?
Уж если не про близких людей, так про меня-то самого чутье может что-нибудь сказать?
Раздался звонок в дверь. Я умылся холодной водой и пошел открывать. Дверь по моей команде скользнула в сторону.
На пороге стояла Наташа.
— Я слышала, у тебя трагедия, — сказала она. На раскрасневшемся от мороза лице видна была крайняя степень сочувствия.
— Проходи, — я отступил на шаг. — Новости неважные. Еще, между прочим, письмо сегодня от Пашки пришло.
— Да? И что пишет? — Наташа пританцовывала на одной ноге, снимая сапог.
— Слух потерял. Лежит в больнице.
— Да? — зачем-то переспросила Ната. — А в чем дело-то?
— Что-то случилось, — пожал плечами я. — Он толком
— М-да, — протянула Наташа. — Замечательная работенка. Хорошо, Крис так не напрягается.
— Кто такой Крис? — удивился я.
— Да так, — спохватилась Ната. — Один знакомый. Ты все равно не знаешь.
Наташа наконец сняла оба сапога и внимательно посмотрела мне в глаза:
— Ну и денек… А ты что? Все пьешь?
— …Уф-ф, — я упал на диван и распластался на нем эдаким осьминогом. — Ну, пью я, что мне еще делать?
Наташа не ответила. Сняв сапоги и пальто, она плюхнулась рядом со мной, затем, не моргнув глазом, высыпала себе на ладонь какого-то порошку.
— Вот это лучше понюхай — успокаивает…
Я тупо посмотрел на порошок.
— Иди-ка ты, Наташа, со своей наркотой! И так тошно!
Девушка посмотрела на меня снисходительно, как на полного дурака, и быстренько втянула носом содержимое ладошки. Голова ее откинулась назад, изо рта потекли слюни.
— Дура шизнутая! Ты что? Вообще сдурела? Что ты тут, мать твою, творишь? — Я закипел. Нюхать наркоту в моем доме — это уж было слишком.
Наташа между тем очнулась. Вытерла подбородок тыльной стороной ладони и забегала безумными глазами по комнате.
— Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, Сережа! Я же знаю, ты тоже улетишь на Фронтир. Твоей мамы больше нет. Осталась только одна дорога. И ты там погибнешь или станешь инвалидом, как Пашка. А ведь я так хотела от него ребенка… Ты не знал об этом? Я говорила ему: Паша, сделай мне ребенка, прежде чем улетишь, пусть хоть он всегда будет со мной. И знаешь, что он мне ответил? «Я вернусь!» Ну и что? Ты думаешь, он вернется?
На секунду девушка замолчала. А потом продолжила:
— Сделай мне ребенка, Сережа! Хоть ты! Пожалуйста!
Какие знакомые песни… Мне ли одному она в последнее время говорит такое? «Лучше жалеть о том, что сделал…» Лучше вообще ни о чем не жалеть! А наркоманки и шлюхи мне никогда не нравились. С чего бы изменять своим принципам?
— Вали отсюда, Наташа!
Девушка замерла.
— Ты что? Не мужчина, что ли? Почему мне приходится тебя уговаривать? Я ведь знаю — ты любишь меня. Ну так давай! Я прошу тебя в последний раз. Неужели тебе не хочется меня?
Я знал только одно — принципам своим я не изменяю. Даже в пьяном виде.
Именно поэтому Наташа вскоре очутилась в сугробе — я надеялся, что холодный снег быстро остудит ее пыл.
Какая же все-таки дура! Планку у девочки всерьез сорвало… Интересно, любила ли она Пашку по-настоящему? Или, как все девчонки ее возраста, просто хотела иметь своего парня? Не для того, чтобы заниматься с ним любовью, а просто так, как друга, чтобы казаться окружающим достаточно взрослой.
А когда парень этот улетел в поисках приключений на Фронтир, Наташа возненавидела его всем сердцем, мгновенно переосмыслив их отношения: я его любила, а он воспользовался мной и улетел, предатель.