Звездные берега
Шрифт:
Рассказ о симметричной структуре мироздания закончился. Дворец-фантоматорий приступил ко второй части лекции. Он показал десяти миллиардам зрителей странствия звездолета «Орел». У меня защемило в груди, когда увидел знакомые очертания родного корабля. В космосе он выглядел крохотной рыбешкой. Корабль несся в черном аквариуме Вселенной, мимо серебряными пузырьками проплывали звезды. Сейчас я со стороны мог наблюдать неудавшуюся попытку избавиться от выгоревшего топлива — свинцового шара, который после утечки положительных гравитонов стал чужаком в нашем континууме, телом из минус-материи. Пространство всколыхнулось от беззвучного взрыва черной аннигиляции. Имитация катастрофы — идеальная. Мы увидели пугающий разрыв пространства. Воронкой взрыва звездолет «Орел» всосало в бездонный океан вакуума. В круговороте
— Конечно, такой способ перехода в другой континуум весьма рискован, — произнес голос. — Корабль, например, мог вынырнуть в центре звезды и сгореть в ее атомном котле… Космонавтам неслыханно повезло. Их выкинуло в минус-галактику. По воле случая она структурно напоминала нашу спиральную Галактику. Более того, они попали в тот рукав Галактики, где взаимное расположение светил отчасти походило на звездную конфигурацию нашего неба. Поэтому у членов экипажа не было и тени сомнения, что они у себя, в своей области Вселенной. Недавно наши гиперзвездолеты через нуль-континуум просочились в другую Вселенную, в ту же область. Гиперастронавты познакомились с таисянами, на планете которых побывали наши предшественники — экипаж корабля «Орел». Подружились мы и со своими братьями по биологической расе и социальному устройству — жителями планеты Аир. Но речь сейчас о ее враждебной соседке — планете Харде.
Дальше Дворец говорил о моих странствиях и причинах технологического коллапса. Явление это, как и гибель цивилизаций в результате ядерной войны, чрезвычайно редкое. В нашем континууме только одна планета Глория, отстоящая от Земли на тысячи светолет, попала в подобный технологический капкан.
Лекция по космологии и космосоциологии сопровождалась волшебным зрелищем. Мы забывали, что все это фантоматическое представление Дворца. Временами я терял ощущение кресла под собой. Было этакое свободное парение вдвоем в межзвездных просторах.
Лекция завершилась торжественно, а для нас с Орионом весьма неожиданно.
— Наше путешествие подходит к концу, — заговорила Вселенная бархатным голосом Дворца. — Сейчас отправимся в свой континуум, на родную планету. Будем лететь сквозь миры под звуки симфонической поэмы композитора Татьяны Кудриной «Из звездных странствий».
Я с изумлением и укором взглянул на жену.
— И ты молчала?
— Это в отместку за ваши мистификации, — улыбнулась Таня.
— Орион знает?
Моя правая кисть очутилась в необъятной ладони Ориона. Установился биоконтакт справа, из тьмы выступила могучая фигура моего соседа.
Нет, Орион ничего не знал. Это было видно по его свирепо сдвинутым бровям. Посеребренный звездным сиянием, он выглядел на темном фоне неба разгневанным космическим богом. Орион взмахнул кулаком и прогремел на всю Вселенную:
— Татьяна! Ну подожди…
Он отпустил мою руку и исчез в пустоте. Явление из мрака «грозного» Ориона было столь внезапным и комичным, что мы расхохотались.
В этот момент Вселенная чуть всколыхнулась. Седые лучи ее светил завибрировали и запели, как струны. Непривычная, странная мелодия иного мира… Сначала нежная и приветливая, она постепенно насыщалась звуками пугающей окраски — начался переход в великий нуль-континуум. Звезды потускнели. Серьезное, чуть напряженное лицо Тани — творца этой необычной поэмы — обволакивалось тьмой. Под нарастающий грохот, от которого замирало в груди, мы упали в черную бездну. И тут все оборвалось. Тишина казалась безраздельной. Но вот из бескрайнего океана нуль-материи, из его немыслимых глубин послышались отдаленные барабанные удары. Могло показаться сначала, что «вакуумная» часть поэмы была без светового сопровождения. Но это не так. Мне почудилось, что во мраке скользнула еще более черная тень — тень Непознаваемого. В моем воображении непознаваемое — а точнее, пока не познанное — рисовалось почему-то в виде неведомого черного всадника, скачущего по железной крыше мироздания. Повелительные удары, как топот чугунных копыт, рушились со всех сторон. Гул прокатывался по вакуумному океану и колыхал его. Он вызывал картины непонятных возмущений нуль-материи, энергетических флуктуаций и выбросов вещества. В неизученном, неподвластном
Как все верно и как все немножко жутковато! Я тихо сказал об этом Тане.
— Подожди, — послышался снова ее шепот. — По контрасту все остальное — сплошная песня радости.
В музыкальную ткань вплетались иные тона. Пугающий гул затихал. Неведомый всадник удалялся вместе с тревожным рокотом копыт. Мы выплывали из вакуума в свой континуум. В вековой тьме слабо замерцали светлячки, затем звезды нашей Вселенной засверкали в полную силу. Словно радуясь своему рождению, они вздрогнули и зазвенели колокольчиками, запели их струнные лучи. На нас обрушился каскад торжественных, меднозвенящих звуков. Обогащая музыку, космос развертывал свою величественную иллюминацию. Несколько условный и театральный, он шевелился как живой, полыхал всеми цветами радуги.
Не знаю, на сюжет какого литературного произведения написана светосимфоническая поэма, но программность музыки чувствовалась хорошо. Мне не составило особого труда вообразить себя гиперастронавтом, возвращающимся домой. Путь экипажа не был беспечальным. Врывались грозные ноты, и на нас накатывала волна тревоги, подступало ощущение смертельной опасности. Под минорные звуки, под их задумчивые и протяжные переливы, похожие на рыдания, хоронили погибших товарищей.
Но вот мы снова мчимся по великой галактической дороге, по тому звездному рукаву, в котором находится наше Солнце. Все печали таяли в лучезарных аккордах. Мы летели под гром сталкивающихся метеоритов, под нежный шелест хвостатых комет и трубные зовы планет. Даже в искрящихся волокнистых туманностях пели скрипки и виолончели. Это была песня победы разума и над черной стихией вакуума, и над огненным безумием звездных потоков. Лишь изредка там, где-то вдали, прокатывались глухие тревожные рокоты — напоминание о том, что все трудности познания и борьбы еще впереди. Это отзвуки вечности, отзвуки того таинственного океана нуль-материи, откуда появляются и куда вновь стекают все реки жизни и света.
А звуки то росли, то утихали. Они сплетались между собой, как лианы, и рассыпались каплями дождя. Вдруг звездный фейерверк взорвался, разбрызгивая каскады торжествующих аккордов. И я с радостью увидел Солнце, родную планету. Она ближе и ближе. Мои ноги погружаются в вату облаков. Легкий толчок приземления, и я очутился вместе со всеми зрителями в раскрытой, как циклопический цветок, чаше Дворца. Над нами искрились знакомые с детства северные созвездия.
Финал светомузыкальной поэмы… Трудно, почти невозможно передать его словами. На темном небе заполыхало вызванное лазерными лучами северное сияние. Огромные радужные полотнища развевались и трепетали, как флаги. Семицветные струны сияния тянулись вниз и вибрировали. И в этих струнах, приветствуя прибывших астронавтов, звенели ветры земных просторов, гремели водопады горных рек, шелестела листва прохладных лесов.
Полотнища северного сияния свернулись и потухли. Из-за горизонта выплывало, гася звезды, зеленое кварковое солнце. Зазвучала мелодия рассвета — нежная, как прикосновение проснувшегося ветерка, тихая, как шорох падающей росы…
Дворец-фантоматорий выполнил свою программу. Его купол сомкнулся. Все встали и аплодировали, довольные сказочной лекцией-путешествием, этим удивительным фантоматическим представлением, особенно заключительной частью — звездно-симфонической поэмой. Какая-то женщина в соседнем ряду узнала Таню. Она протянула в нашу сторону руки и крикнула:
— Автору музыкальной поэмы!
Новый обвал аплодисментов. Таня, притихшая и растерянная, дергала меня за рукав и шептала, не поднимая ресниц:
— Уйдем отсюда… Скорее…
Рядом — радиальный коридор. Мы первыми встали на движущуюся ленту эскалатора и вскоре затерялись в густой платановой роще, примыкающей к Дворцу.
— Слушай, Таня, — улыбнулся я и напомнил ее же слова: — Ты усвоила у своего брата отвратительную привычку мистифицировать и разыгрывать. Почему умолчала о заключительной части лекции? О своей поэме?