Звездные гусары

Князь Владимир Вячеславович Мшинский – большой сноб. Так про него говорят. А уж если про офицера N-ского легкоглайдерного полка говорят, что он сноб, то страшно представить, что бы про него говорили, будь он штатским. Я имел несчастие столкнуться с высокомерием его сиятельства в самом начале своего поприща. И память об этом происшествии до сих пор я храню в том уголке души, куда люди сбрасывают всякий сор и вздор. Случилось это так.

Окончив в Петербурге школу подпрапорщиков, я был определен в N-ский полк, расквартированный на Варуссе. Туда мне следовало отбыть после выпускного бала, устроенного для

нас воспитанницами Смольного института, и недельного отпуска, проведенного мною в родительском доме, в городе Гагарине Смоленской губернии. С улыбкой беспечности прощался я с призраками моего детства, примерял перед зеркалами новенькую, с иголочки, форму N-ского полка и в Соловьиной роще давал пылкие клятвы своей кузине. Мать всплакнула и перекрестила меня; отец же, втихаря от нее, снабдил меня некоей суммой и двумя ящиками домашней нашей наливки. Денщиком мне был отряжен дворовый человек Мишка, бывший до этого моим дядькой в Петербурге. Почтовый транспорт забрал меня с Земли и, не торопясь, повлек в сторону Варуссы.

Добирался я на перекладных-почтовых, и чем дальше удалялся от Земли, тем медленнее протекало мое путешествие. С пылом, свойственным юности, я в дороге изобретал различные реформы и нововведения, непременно необходимые в нашей дорожной службе. Через три недели моя горячая фантазия услужливо уже предлагала мне способы изощренной расправы над смотрителями станций. Наливка была выпита, деньги подходили к концу, а новенькая форма приобрела бывалый вид, словно уже участвовала в какой-нибудь кампании.

На станции недалеко от планеты К*** ожидание было особо тягостным. Смотритель взглянул на мою подорожную так, точно один вид ее вызвал у него изжогу. Транспортов не было. В буфете водились только синтетические цыплята, которых по скверной традиции всегда подавали окоченевшими. Еще был чай, пахнущий неземными мышами, и пряники, которые следовало прежде употребления как следует отбить рукоятью лучевого пистолета.

Для развлечения господ приезжающих на станции имелся кибер, играющий в вист, клопштос и на биллиарде. Как все киберы подобного рода, он был запрограммирован на сугубое жульничанье и носил на себе следы многочисленных случаев рукоприкладства. У него, в частности, был вырван клок волос и напрочь отбито ухо. При ходьбе он припадал на левую ногу.

В четвертый день моего пребывания на этой богом забытой станции, когда я успел уже расписать все пыльные окна вензелями его императорского величества и, каюсь, своими собственными; когда уже были истреблены почти все насекомые, составляющие основное население казенного матраца казенной кровати, передо мною мелькнул луч надежды.

К станции пристал малый частный транспорт весьма аккуратной и изящной конструкции. Пилот, степенный мужик в сюртуке из синего казакина, немедленно принялся забирать топливо. Помогал ему денщик, одетый в парадную форму рядового N-ского полка. При виде полковой формы сердце мое оживилось в радостном предчувствии. Я даже не удивился, что денщик в парадном, хотя обыкновенно излюбленной одеждой нижних чинов является камуфляжная пятнистая ерундистика из грубой бумазеи.

– Поди узнай, чей транспорт, – велел я Мишке.

Скоро он воротился и доложил:

– Князя Мшинского, N-ского полка ротмистра. Они сами нынче в буфете кофий пьют.

Я поспешил привести себя в порядок и бросился в буфетную со всех ног. Положение мое было щекотливым. Подпрапорщик, конечно, не может навязывать свое общество ротмистру, но тем не менее обязан отдать ему честь и доложить о своем присутствии.

Однако же я не сомневался, что его сиятельство князь Мшинский проявит радушие и окажет помощь будущему однополчанину.

Аромат крепкого кофия, распространившийся на всю буфетную, привел меня в изумление. Невозможно было даже заподозрить, что напиток такого качества мог обнаружиться на полке здешней кухни. Кофий был натуральный.

Позже я узнал, что князь возит повсюду не только собственный кофий и прибор для его употребления. С ним в дороге находились вся необходимая ему посуда, личные съестные припасы и личный же повар-француз. Князь не признавал синтетической стряпни и кушал только домашнее.

Когда я вошел, он сидел за столиком, накрытым скатертью с гербом Мшинских – медведем, волокущим бревно. Перед князем стояла на блюдце крошечная кофейная чашечка, такая изящная, что страшно было бы взять ее в руки. Откинувшись на спинку стула, князь Мшинский читал газету. Его усы иронически шевелились, брови были задраны на самый лоб, а лицо имело такое кислое выражение, словно он хотел сказать по поводу прочитанного: “Право, что за вздор!”

Мужчина он оказался крепкий, с сильными руками и ногами. Но так как князь не считал это признаком изящества и хорошей породы, то держал он себя в расслабленном, томном состоянии. Очевидно, он долгие годы учился утонченно отставлять мизинец, жеманно двигать губами и нашивал корсет. Ко всему вдобавок князь постоянно держал кверху кисти рук, чтобы к ним не приливала кровь.

Красно-черный доломан и голубые рейтузы, пошитые у лучшего петербургского портного, были бы уместны в Летнем саду или в кондитерской Вольфа. Окружающая действительность в виде нескольких квадратных саженей буфетной и без присутствия князя смотрелась убого. Теперь же она вопияла к космосу.

Дочитав юмористический рассказ, вызвавший у него короткий приступ недоумения, князь Мшинский перевернул газету и принялся знакомиться с передовицей. Взор его остановился, брови вздернулись так высоко, что слились с волосами. Князь сюсюкающим голосом сказал “тэк-с”, пошевелил носом и перевел глаза на меня.

Я щелкнул каблуками и рапортовал о себе.

Во взгляде ротмистра отразилось какое-то тоскливое чувство. Однако он, продолжая сюсюкать, сказал:

– Оч’нь п’иятно, оч’нь п’иятно, подп’апо’щик… э…К нам, зн’чит?

У него вышло даже не “к нам”, а “к ням”. При этом он протянул мне два пальца, которые мне пришлось пожать. Страшно конфузясь, я сказал “так точно” и замер.

Он тоже попал в ситуацию затруднительную. У князя были две возможные линии поведения. Он мог сказать “п’исоединяйтесь!” – и поддержать знакомство с новоопределившимся будущим офицером. Мог сказать “вы свободны”, и я, откозыряв, удалился бы. Но князь не желал моего общества, при этом стесняясь открыто избежать последнего. Посему сесть он не предложил, но и не отпустил меня. Вместо этого князь Мшинский махнул газетой и произнес:

– Вот-с, гоубчик, что пишут в газетах! На пе’вой же повосе. Пишут, что ’ождаемость на пванете К*** заметно вывысивась, и в этом – засвуга г-на губевнато’а. Каков пашквиль?

Не зная, что и ответить, я стоял истуканом. Положение мое спас станционный смотритель. Извиваясь ужом и мелко трясясь, смотритель доложил, что заправка завершена. Князь зевнул, сложил газету в трубочку, лениво и грациозно прихлопнул ею пробегающего по стене таракана и поднялся. Денщик, явившийся тут же, словно раб лампы, мгновенно уложил скатерть и прибор в несессер. Кофий он допил, ловко закрывшись локтем.