Звездные гусары

Хаецкая Елена Владимировна

По углам шептались, загадывая, будут ли те дамы, что и в прошлый раз, и если новые – то каковы они окажутся. Предлагались различные программы развлечений – помимо бала, разумеется; и уж конечно Понизовский не остался в стороне.

– Прелестная игра – фанты, – заметил он и уже собрался развить эту идею, как его перебили:

– Замечательно! Записывайте, Дудаков: фанты! Затем еще – “Угадай цветок”, а?

– Фи, господа, это неприличная игра, – молвил строго Алтынаев.

– Вы, господин Алтынаев, старый, – дерзко сказал поручик Сенютович и так лихо подкрутил ус, что все засмеялись. Засмеялся и Алтынаев; его плоское загадочное лицо стало

чуть шире в скулах, а глаза, утонув во внезапно появившихся морщинах, совершенно исчезли.

Таким образом, повсеместно царило настроение всеобщего благодушия.

И вот настал долгожданный день. Транспортный модуль уселся на нашу захолустную Варуссу, и оттуда выпорхнули бабочки, точно из кокона, одна за другой, а последней выгрузилась, как пчела-матка, сама госпожа полковница.

– Ну все, – завороженно прошептал мне Дудаков, – смерть нашему Алтынаеву!

Среди прибывших была гордая красавица Ольга Турыбрина, жена интенданта базы. Супружество ее оказалось несчастливым – в чем не было ничего удивительного: более скучной, невыразительной и нечистой на руку персоны, нежели интендант, вообразить себе невозможно. Поговаривали, будто Ольгу вынудили выйти за него едва ли не насильно, по прихоти ее опекуна. Разница в возрасте у них была большая.

Как нарочно, несчастье этого брака усугублялось внезапно вспыхнувшей любовью безупречного Алтынаева. Оба они, и Алтынаев, и Ольга, страдали и таились; в полку, разумеется, знали, но помалкивали. Уйти от мужа Турыбрина не могла: разводов в офицерской среде не допускалось, и согласия на брак с разведенной Алтынаев никогда бы не получил; связью же удовлетвориться он не мог. Посему у них происходило обожание совершенно в трубадурском духе. Раз в несколько месяцев они проходили тур вальса – да еще могли соприкоснуться пальцами во время традиционного пикника.

Одни романтики из числа младших офицеров завидовали сему платоническому роману; другие изыскивали в уме способ извести интенданта. Полковник наш, будучи человеком, напротив, реалистического направления, мучился предчувствием беды всякий раз, как видел Алтынаева подающим Ольге на балу пирожное.

Из числа “опасных” можно также назвать зрелых девушек сестер Сафеевых, которые выучились на Медузе-III в медицинском университете и трудились на поприще исследования сердечной мышцы – как она работает при разной гравитации и нельзя ли инфаркты лечить невесомостью. Сестры Сафеевы очень-очень хотели выйти замуж. Они были, по счастью, не слишком настойчивы. Просто они хотели. Слабонервный человек мог пойти у них на поводу; что до последствий – то они могли оказаться какими угодно. Жизнь с медичкой в любом случае таит в себе определенный риск.

Ну и наконец явилась родственница полковницы, страшная женщина Нора Нелидова. Нора была уже крепко немолода, обладала густо-смуглым цветом лица, цыганскими вороватыми глазами и черными усами на губе. Замуж она не хотела. Это было ее единственным достоинством.

Что до прочих девиц, то все они были в меру хороши собою и желали повеселиться на лоне природы в обществе гг. офицеров, запросто и без всякой задней мысли.

Веселья в этот раз было заготовлено много, и все обещало пройти наилучшим образом. Планировались, как всегда, грандиозный бал с пирожными и шампанским (о котором князь Мшинский говорил, что это не шампанское, а “гази’ованная дзыга”), салонные игры с конфетами, живые картины, а вместо пикника – поездка в гости к хозяину оазиса Туй, вполне замиренному

и чрезвычайно уважающему нашего полкового священника отца Савву Теплосветова.

При виде гостей фоссаt. пришла в неистовство, принялась скакать – с одинаковым успехом по земле и перпендикулярным ей поверхностям; отрывисто взвизгивать, покусывать подолы платьев и от избытка эмоций брызгать мускусом.

– Лучше бы ты, право, держал при себе ручного орангутанга, – заметила полковница своему супругу, на что тот, по обыкновению, флегматически отвечал:

– Я сам, Настасья Никифоровна, изрядный орангутанг; на что же мне в полку второй?

Квартиры наполнились таинственными шорохами и перешептыванием. Шебуршились шнуры и ментики, шелестели нижние юбки и иные таинственные предметы женского туалета. Из апартаментов, отведенных дамам, слышались смешки и предположения.

Женатых офицеров в нашем полку было немного, и они преимущественно летали к своим семействам в выходные дни на базу, а скакать с орбиты на планету и обратно супругам воспрещали, опасаясь за возможное потомство.

Большая же часть моих сотоварищей оставалась в холостом состоянии – за недостатком как твердости характера, так и возможностей совершить выбор и обзавестись супругой со всеми вытекающими из сего обстоятельства последствиями.

Поэтому обстановка в полку сделалась щекочущей нервы и даже опасной; хотелось, например, стремительно взлететь на боевой машине и что-нибудь большое и враждебное непреклонно сокрушить.

Перед балом мы собрались в курительной комнате в офицерском клубе, как будто стены этого сурового мужского института способны вдохнуть в нас сугубые силы для предстоящего испытания мазуркой. Говорили, как водится, на посторонние темы, а общались более эмпатически. Воздух был насыщен молодым нетерпением и даже слегка подрагивал от флюидов.

– Ватрушки-мужчины, дорогой Понизовский, чрезвычайно лукавы, – поучающе тянул, пуская дым, поручик Сенютович, – и доверять им вполне никогда не следует. Запомните это, дабы не попадать впросак.

“Ватрушками” заглазно именовали среди нас варучан, о чем те, не понимая русского языка в достаточной мере, естественно, не догадывались. Кроме того, на Варуссе не пекли настоящих ватрушек…

– Помню, года два назад останавливались мы на ночь на землях оазиса Чий… – продолжал Сенютович, а в воздухе возле него так и висело: “Та рыженькая, с косой, – смешливая… Все хихикала с подругой. Кто она?”

– А помните, как отец Савва у них проповедовал? – перебил штаб-ротмистр Литтре. (“Вы как хотите, господа, а в польке я поведу… Непременно хочу с Анной Викторовной… и с Софьей Ласкиной… и еще с Тонечкой Гогенгейзер – у нее талия подвижная, под рукой так и вьется…”)

– А как? – спросил Понизовский с любопытством.

Все поглядели на него изумленно. Понизовский не распространял флюидов, не дурел от предстоящего и действительно искренне интересовался разговором. “Ну и фрукт”, – подумали, вероятно, мы все разом. Даже: “Вот так овощ” – это будет вернее.

Нехотя Литтре рассказал, как отец Савва ушел к ватрушкам, по их просьбе, с раннего утра и отсутствовал два дня, а возвратился на третий к вечеру, с лицом в сале и горой самоцветных ожерелий на шее. Только мощная выя нашего полкового попа могла снести на себе эту гору драгоценных камней и не согнуться под тяжестью сих мирских богатств. Впрочем, отец Савва плохо соображал происходящее и долго приходил в себя, хоть здоровье у него и богатырское.