Звездные крылья
Шрифт:
— А вы чего туда бегали? Сказано ж вам: ни шагу со двора!
— Мы… — Ваня запнулся.
— Там до чего интересно, — не замечая опасности, лепетала Оленка.
— Вот я вам сейчас покажу, как со двора бегать, — рассердившись и сообразив, наконец, все, сказала Оксана. — До второго пришествия помнить будете!
Зная, что срывает на детях собственную злость, но уже не в силах остановиться, она в сердцах нашлепала и дочь, и сына.
Дети плакали, просили прощения, обещали больше никогда не ходить на дорогу, и гнев Оксаны мало-помалу утихал, и
Потом в хате наступила тишина, прерываемая иногда всхлипыванием Оленки. Оксана неподвижно сидела у окна и думала о своей несчастной доле, о будущем своих детей.
В селе, вероятно, скоро будут немцы. Это ясно. Что же ей теперь делать? Ответить на этот вопрос колхозница Оксана Коваленко не могла, и от этой убийственной неизвестности слезы то и дело застилали ей глаза.
— Она стонет, — неожиданно сказал Ваня. — Она жива…
— Кто стонет? Где? — снова не понимая, о чем идет речь, спросила Оксана.
— В машине… женщина… Сидит, голова на коленях… Она, наверно, тяжело ранена.
— А тебе какое до этого дело? — грозно спросила мать.
— Она стонет… — в свою очередь повторила Оленка.
— Сидите тут, никто чтобы с места не сошел! — сердито сказала Оксана и вышла из хаты, плотно притворив за собой тяжелую дубовую дверь.
Солнце уже клонилось к закату, и верхушки высоких тополей на краю села пылали ясным отблеском вечерней зари. Мирная тишина стояла над селом, и война казалась — такой бессмысленной, такой невозможной, что кричать хотелось от боли и сознания собственного бессилия. Последний отряд советских танкистов давно уже прошел по улице, и теперь село лежало открытое и беззащитное — бери, кто хочет.
От этого сознания, от чувства своей беззащитности и одиночества сердце Оксаны сдавила тяжелая черная печаль. Она постояла немного возле своей двери и решительно повернула к дороге.
Еще издали увидела она разбитую машину. Большой чемодан, разинув темную пасть, лежал на земле. Оксана оглянулась — никого вокруг. Значит, ей только показалось, что кто-то окликнул ее.
Женщина уже не стонала. Но приложив ухо к ее груди, можно было услышать, как еле-еле бьется сердце. Оксана пожалела, что никого не взяла- себе на подмогу. Нужно ведь как-то спасти эту женщину…
Она осмотрела машину, увидела в разбитом кузове порядочный кусок брезента, положила на него раненую и разбитый чемодан, и медленно, часто останавливаясь, поволокла этот необычный груз полевой тропинкой в село. Когда она добралась до своей хаты, уже совсем стемнело и никто из соседей ничего не заметил.
В хате, загнав детей на печь и строго наказав им спать, Оксана раздела раненую, осмотрела и промыла рану на плече, как умела, остановила кровь и осторожно уложила свою неожиданную гостью на кровать.
На рассвете, когда первые лучи солнца только окрасили багрянцем высокие облака и еще не коснулись земли, женщина пришла в себя. Открыла глаза, ничего не соображая, обвела взглядом хату, попыталась приподняться. От этого короткого движения в
Очнувшись, она тихонько застонала, и этого было достаточно, чтобы Оксана Коваленко уже очутилась около нее.
— Где я? Где немцы? — спросила чуть слышно.
— Где немцы, не знаю. Сегодня, должно быть, сюда явятся, — сдержанно сказала Оксана. — Вы в селе Спасовке. Зовут меня Оксана Коваленко. А вас как?
— Моя фамилия — Соколова…, Вера Михайловна Соколова. — Она говорила, как в полусне. И вдруг- какая-то горючая мысль всполошила ее всю, придала сил. — Где пакеты, которые были в машине?
— Никаких пакетов в машине не было. Только чемодан. Ваш?
— Там были пакеты… Три тяжелых больших пакета…
— Нет, в машине не было ничего. А вот в чемодане какие-то платья, бумаги и белья немного. Это ваше?
— Мое. Значит, есть бумаги?
— Есть.
— Тяжело я ранена?
— Очень. Все плечо выворочено.
— Да… даже пошевельнуться страшно… Оксана! У меня к вам просьба… Можете сказать немцам, что я здесь… Скрыть это вам все равно не удастся. Платья мои возьмите себе или продайте… Но бумаги эти непременно спрячьте… Это чертежи нашего советского самолета… Я ведь самолеты на заводе строила. Так вот… это чертежи самолета Крайнева… Надо, чтобы они… к нашим попали… Понимаете — к нашим…
Лицо Веры Михайловны вдруг побледнело, глаза закрылись. Оксана была уверена, что наступила смерть. Но сердце Соколовой еще билось, оно еще боролось со смертью, оно жило…
Оксана Коваленко взяла большой пакет с бумагами — он весил, вероятно, около двух килограммов, и сразу же спрятала его в глубине темных сеней. Она не знала, кто такой Крайнев, но если человек в последнюю свою минуту говорит о чертежах, то, следовательно, они очень важные.
Но был человек, который знал о Юрии Крайневе и не пропустил ни одного слова из этого короткого разговора. Притаившись на печи, Ваня внимательно прислушивался ко всему, что говорилось, и у него прямо сердце замирало от мысли, что такое ценное изобретение может попасть в руки врагов. Ах, ну конечно же мать не сможет запрятать как следует чертежи… Он сам о них должен позаботиться. И он не отдаст эти чертежи фашистам, ни за что не отдаст! Ведь не раз в своих детских мечтах он летал на самолетах Юрия Крайнева над просторами Родины, громил врага, был летчиком… Нет, никогда не завладеть фашистам этими бумагами!
Часа через два все село уже знало, что Океана подобрала на дороге раненую женщину и что Виссарион Иванович— старый, восьмидесятилетний фельдшер — приходил к ней, осмотрел женщину и сказал, что она вряд ли выживет: больно ранение опасное.
Но к полудню событие это отошло на задний план: в село вошли немцы.
Когда Оксана сказала об этом Вере Михайловне, та в ответ только застонала, не способная произнести ни слова. Страшная лихорадка огнем жгла ее тело, туманила мозг, лишала возможности что-либо сообразить.