Звездные трагедии
Шрифт:
В первый день страха у меня не было. Было непонимание происходящего, сумбур впечатлений и чувств. У меня был комбинезон, весь на «молниях», – его подарила мне вдова одного летчика. Так как там был запрещен металл, его сняли, хотели вырвать «молнии», но не вышло, и мне дали обычную лагерную гимнастерку и лагерные штаны. Остригли. И первое ощущение было непонятное. Все было дико: водят по лестнице – руки назад… Я никак не мог поверить, что это всерьез. Когда меня посадили в машину, там, у Манежа, у меня была единственная мысль: «Зря я поехал трамваем 26-м, который сворачивал на улицу Герцена, нужно было поехать другим, меня бы по Москве повозили подольше». Потому что от Манежной площади до Лубянки – всего ничего. Но у меня не было мысли, что вся жизнь от этого совершенно изменится. И только после первого допроса… Я как сейчас
Вернувшись в камеру, я переоделся. Мне бросили вещи в большом рюкзаке, сшитом мамой, – рубашки, белье, носки. Я понял, что это после ночного обыска дома и что жизнь моя кончилась. Я заплакал, захлюпал носом. Бегали черные тараканы, которых было много на Лубянке. А ночью был новый допрос… И так каждый день. Это ведь изматывающая система. Примерно в одиннадцать – в начале двенадцатого ночи вызывают на допрос. Допрашивает следователь, он иногда спит, дремлет в кабинете. Сижу. Потом он пишет часов до пяти. Отпускает. Идешь в камеру. В шесть – уже подъем. Тюремный завтрак. Можно сидеть, но не лежать. Спать нельзя. Все время ходит по коридору надзиратель, который смотрит, стучит ключом в глазок. Если закрыл глаза – встань. Утром, часов в десять, снова вызывали и лишали возможности спать, так как с двух часов до пяти был… ну, не «мертвый» час, а разрешали лечь, но не закрывать глаза. И так изо дня в день. Если человек засыпал, его встряхивали, будили. Если нарушал – в карцер…»
В сентябре того же 1943 года Вельяминова перевели в Бутырку. Там был более свободный режим, но все равно приходилось несладко. Но Вельяминов просидел там недолго – 21 ноября его отправили этапом в Сибирь. Причем, уезжая из Бутырки, он встретился со знаменитым футболистом Николаем Старостиным, которого тоже упекли за решетку без всякого серьезного повода (не помогла даже Звезда Героя Социалистического Труда, которую спортсмену дали незадолго до этого). С ним Вельяминов доехал в одном вагоне до Котласа, после чего судьба их временно разъединила.
Из Котласской пересылки Вельяминов должен был поехать на Север: в Ухту, Воркуту или на Печору. Случись так, ему бы там не выжить. Но будущему актеру повезло: на комиссии он познакомился с одним стоматологом, который знал его бабушку (до революции они были соседями), и тот добился, чтобы его по разряду «до 18 лет» отправили на Северный Урал, в Лобву, на строительство гидролизного завода. Вельяминов попал в бригаду таких же «малолеток» и делал ящики для снарядов и патронов. Спустя несколько месяцев Вельяминов имел реальный шанс вырваться на свободу – он заболел дистрофией (весил 47 кг). Но из-за букета статей, которые на нем висели, его на свободу не выпустили, а только отправили лечиться. Врачи в лазарете оказались на редкость чуткими людьми, и Вельяминов вскоре пошел на поправку.
Чутким к Вельяминову оказался и начальник сельхоза Ростовцев. Понимая, что после такой болезни парню долго с киркой и лопатой не протянуть (заключенные рыли мерзлую землю), он перевел его санитаром в центральный лазарет. Будучи там, Вельяминов узнал, что его мать посадили вторично, и от отчаяния он попытался вскрыть себе вены. К счастью, его спасли, а когда он поправился, не стали добавлять новый срок (за саботаж) к прежнему.
На Урале после сельхоза по совету одного из заключенных Вельяминов пошел в самодеятельность. Потом он два года (1948–1949) работал в джазе, который обслуживал лагеря Краснотурьинского района. Затем худрук самодеятельности Валерий Федорович Валертинский пригласил Вельяминова сыграть Макферсона в спектакле «Русский вопрос». Эта постановка имела большой успех, за что и Валертинскому, и Вельяминову начальство сбросило почти полгода отсидки.
9 апреля 1952 года, получив еще полгода зачетов, Вельяминов был выпущен на свободу. Он вернулся в Москву, но поскольку оба его родителя продолжали сидеть, а родная сестра жила впроголодь со своей семьей, Вельяминов не смог нигде прописаться и уехал в Абакан, где
Слава пришла к Вельяминову в феврале 1972 года, когда на телевизионные экраны вышел сериал «Тени исчезают в полдень», где он сыграл главную роль – убежденного большевика Захара Большакова. Спустя четыре года ему присвоили звание заслуженного артиста РСФСР, хотя мытарств с присвоением было много – судимость Вельяминова у многих вызывала опаску. С еще большим трудом ему присвоили следующее звание – народный артист РСФСР.
Вспоминает П. Вельяминов: «Я заполнил анкету. Проходит месяц, я работаю. Начальник отдела кадров „Мосфильма“ как-то просит зайти: „Петр Сергеевич, вы сидели?“ – „Да, сидел“. – „С вас снята судимость?“ – „Да, снята“. – „Но вы не реабилитированы?“ – „Нет“. – „Знаете, давайте сделаем так: вы напишете заявление, а мы со стороны „Мосфильма“ сделаем ходатайство“. – „А разве реабилитация не автоматически дается?“ – „Что вы! Снятие судимости – это просто справка, которая дает возможность рассмотрения положения о паспортах. А реабилитация – это признание судебной ошибки…“
И я пишу заявление, отношу, потом прихожу и вижу, у кадровика рот перекривился. Говорит: «Знаете, Петр Сергеевич, мы же не знаем, за что вы сидели. Мы вам напишем объективку: на „Мосфильме“ с 1974 года, сыграл то-то и т. д.» Злой, бешеный, униженный до предела, я все-таки еду на угол проспекта Калинина. А там, в приемной Президиума Верховного Совета, люди сидят на полу, многие по квартирным делам. Хлопочут за мужей, сыновей… Какой-то мрачный тип спросил меня, по какому делу я, и прямо при мне стал читать мое заявление… Так закрутилась машина, и лишь через два с лишним года мне наконец выдали свидетельство о реабилитации. Потом дали звание народного артиста РСФСР…»
В тюрьму… за красоту
Татьяна ОКУНЕВСКАЯ
В 40-е годы Татьяна Окуневская считалась одной из самых, как теперь принято говорить, сексапильных актрис советского кинематографа. Но именно ее красота и сыграла с ней злую шутку: на нее «положил глаз» сам Лаврентий Берия. В конце 1945 года, когда Горбатов уехал в качестве журналиста на Нюрнбергский процесс, Берия обманом заманил красавицу актрису в свой особняк на улице Качалова. Сама она так описывает тот день: «Оказалось, мы сразу не едем в Кремль, а должны подождать в особняке, когда кончится заседание. Входим… Накрытый стол, на котором есть все, что только может прийти в голову. Я сжалась, я сказала, что перед концертом не ем, а тем более не пью, и он не стал настаивать, как все грузины, чуть не вливающие вино за пазуху. Он начал есть – некрасиво, жадно, руками, пить, болтать, меня попросил только пригубить доставленное из Грузии „наилучшее из вин“. Через некоторое время он встал и вышел в одну из дверей, не извиняясь, ничего не сказав… Явившись вновь, он объясняет, что заседание „у них“ кончилось, но Иосиф так устал, что концерт отложил. Я встала, чтобы ехать домой. Он сказал, что теперь можно выпить и что, если я не выпью этот бокал, он меня никуда не отпустит. Я стоя выпила. Он обнял меня за талию и подталкивает к двери, но не к той, в которую он выходил, и не к той, в которую мы вошли, и, противно сопя в ухо, тихо говорит, что поздно, что надо немного отдохнуть, что потом он отвезет меня домой. И все, и провал. Очнулась: тишина, никого вокруг…
Изнасилована, случилось непоправимое, чувств нет, выхода нет, сутки веки не закрываются даже рукой…»
Не менее влиятельным ухажером актрисы был и тогдашний министр госбезопасности СССР Виктор Абакумов. Но ему не повезло: когда в гостинице «Москва», во время одного из приемов, он полез к ней целоваться, она влепила ему пощечину. Правда, тогда она не знала, кем в реальности был этот человек. Он же ей этого не простил. 13 ноября 1948 года Окуневскую арестовали по статье 58.10 – антисоветская агитация и пропаганда. Ей инкриминировали: во-первых, в доносе некоего Жоржа Рублева (это был псевдоним гэбэшного стукача) говорилось, что Окуневская, встречая Новый год под Веной, в особняке маршала Конева, подняла тост за тех, кто погибает в сталинских лагерях, во-вторых, в Киеве на съемках картины «Сказка о царе Салтане» актриса в перерыве между съемками посетила кафе на Прорезной и там подняла тост со словами: «Все коммунисты – лживые и нечестные люди».