Звездный билет (сборник)
Шрифт:
Странно, лицо не очень испугало меня. Верхняя губа была, правда, рассечена и запеклась, нос несколько распух, под глазами были небольшие кровоподтеки, но в общем те трое добрых молодцов разочаровались бы, увидев сейчас мое лицо, недоработали они вчера. Впрочем, должно быть, это примочки, заботливые руки Кянукука сделали свое дело.
— Ты моя Мария, — сказал я ему. — Ты сестра милосердия, подруга униженных и оскорбленных.
— Знаешь, Валя, — тихо сказал он, как-то странно глядя на меня, — я сегодня всю ночь читал журнал. Прочел
— Ты моя первая читательница, — сказал я. — Будь же моей первой критикессой.
— Знаешь, здорово! Ты настоящий писатель! А ведь никто не знал, подумать только!
Я вытащил пачку сигарет. Все они были переломаны, но все же я нашел более или менее крупный обломок и закурил. Голова закружилась.
«Есть выход — повеситься, — подумал я. — Тихо-мирно покачиваться в какой-нибудь дубовой роще, так сказать, красиво вписаться в пейзаж».
Кянукук помолчал и добавил:
— Если бы мальчики знали, они не стали бы…
— Какие мальчики?! — заорал я.
— Те, вчерашние, — пролепетал он.
Мальчики! Я прямо задохнулся от ненависти. Какое слово — «мальчики» для этих штурмовиков, для этой «зондеркоманды», для невинных младенцев весом по центнеру!
— Ты не знаешь, моя милая, — сказал я, — сколько в тебе от проститутки. Я думал, что ты сестра милосердия, а ты самая обыкновенная сердобольная проститутка. Пошли завтракать.
— Если ты считаешь меня жалкой личностью, зачем же ты общаешься со мной?
— Жалкая личность лучше, чем сильная личность, — ответил я, встал и подтянул штаны.
Потом бодро прыгнул на кольца и сорвался с них. Невзирая на первую неудачу, я подтянулся на брусьях и стал махать ногами.
— Пойдем, Валя, — сказал Кянукук, — а то сейчас уже придут сюда эти… физкультурники.
Мы позавтракали в молочной столовой и распростились с Кянукуком до вечера. Я поехал на базу. Там никого не было, все использовали день отгула и разбрелись кто куда. Я умылся, побрился, нашел кусочек пластыря и заклеил ссадину на виске. Потом, вспомнив на секунду Кянукука, надел свежую рубашку, галстук, выходной костюм, английские ботинки и вышел на шоссе. Странной была моя прогулка по шоссе — я чувствовал бодрость, странную бодрость побежденного накануне боксера. Пешком я прошел через весь лес, вышел к пляжу и по телефонуавтомату позвонил в гостиницу Тане.
— Таня, — сказал я, — я тебя снова люблю.
— Ну и что? — спросила она равнодушно, но именно так, как я и ожидал.
— Таня, — сказал я, — хочу зайти к тебе.
Она помолчала, потом кашлянула.
— Можно зайти? — спросил я. — Поговорить нужно.
— Только ближе к вечеру, — сказала она. — Я сейчас еду на пляж. Куда ты делся вчера?
— На какой пляж? — спросил я, разумеется сообразив, что ее будут сопровождать те трое да еще разные там физики и Кянукук увяжется — в общем целый шлейф.
— На Высу-ранд.
Я находился на Хаапсала-ранде.
— Хорошо, в шесть вечера, — сказал я и повесил
Весь день я купался, лежал на солнце, лежал в лесу, рассматривал песок, травинки, муравьев, шишки; подобно японцам, я старался искать гармонию в природе и находил ее — мне было хорошо.
Ровно в шесть я вошел в вестибюль гостиницы и здесь столкнулся с автором нашего сценария. Он уже успел познакомиться с замечательной эстонкой и стоял сейчас с ней, положив руку ей на плечо, одетый на сей раз весьма аккуратно, даже изысканно. Он, видимо, сообразил, что здесь его стиль пижона навыворот не проходит: эстонки любят респектабельных мужчин.
— Это ваши рассказы в журнале? — спросил он.
— Да, мои, — ответил я и немного заволновался.
— Старик, неплохо! Завтра поболтаем на съемке, идет?
— Так оно и будет, — сказал я.
В это время кто-то вошел в лифт, я крикнул «Подождите!», пожал автору руку и побежал к лифту.
В лифте стоял один из троих. Это был лучший из них, красивый молодой человек с прекрасной мускулистой шеей, с тонким лицом. Он посмотрел на меня и спросил очень серьезно:
— Вам какой этаж?
— Шестой, — сказал я. — А вам?
— Тоже шестой, — ответил он.
— Совпадение, — пробормотал я.
Он нажал кнопку. Промелькнул первый этаж и второй. Я старался смотреть на него объективно, как на красивого молодого человека с тонким лицом, отмечая с полной объективностью безукоризненность его костюма и прелесть его затылка, отражающегося в зеркале. Не он ли причинил мне вчера ту боль, от которой я на секунду потерял сознание? «Ну хорошо, — думал я, — ничего не изменится, ведь я дал себе зарок отказаться от кулачных боев и забыть о том великолепном чувстве, которое зовется ненавистью, биологической ненавистью, святой ненавистью, как бы оно ни называлось».
Проехали третий этаж. Еле заметно он склонил голову сначала влево, потом вправо — осмотрел мое лицо с некоторым даже сочувствием. Дальше я представил такую сцену.
Я ударяю его в нос. Он стукается головой о стенку лифта, но тут же отвечает мне замечательным апперкотом в живот. Между четвертым и пятым мы опять обмениваемся ударами и до шестого уже деремся без остановки.
На шестом этаже я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы открыть дверь, он ударяет сзади ребром ладони мне по шее. Я открываю дверь и пропускаю его вперед:
— Прошу вас.
Он храбро шагает вперед, и я ударяю его ногой в зад так, что он вылетает из лифта и смешно пробегает несколько шагов по коридору.
На самом деле мы спокойно доехали до шестого этажа и вместе вышли из лифта. Не обращая на него внимания, я направился к Таниному номеру. Он пошел вслед, четко стуча ботинками. Стучали мои ботинки, а чуть сзади стучали его. Мы подошли к двери ее номера.
— Сюда, мразь поганая, ты не войдешь, — сказал я.
Он засмеялся:
— Надо было все-таки сбросить тебя вчера. Путаешься под ногами.