Звездный единорог. Пьесы
Шрифт:
Первый Крестьянин. Он рассказал, какая она?
Буфетчик. Он еще не то рассказал, ведь она в это время совокуплялась с большим белым единорогом.
Толпа начинает шуметь.
Второй Крестьянин. Не хотелось бы мне, чтобы нами правил сын единорога, хоть вы и скажете мне, что он всего лишь наполовину единорог.
Первый Крестьянин. Против народа я не пойду, но я бы не стал ее убивать, если бы Премьер-министр обещал будить ее по утрам и поставил бы стражу, чтобы не допускать к ней единорога.
Крестьянин-верзила. Я задушил своими
Септимус (медленно поднимается и влезает на камень, с которого спрыгнул Буфетчик). Я не ослышался? Тут кто-то сказал, будто единорог нечистое животное? Ну нет, единорог – самое благородное животное, и о нем сказано в Библии. У него молочно-белая кожа, и молочно-белый рог, и молочно-белые копыта, а еще у него голубые глаза, и он танцует на солнце. Никому не позволю ругать его, пока я жив. В "Великом бестиарии Парижа" написано, что единорог – чистое животное, что он – самое чистое животное на всем свете.
Первый Крестьянин. Уберите его с камня, он пьян.
Септимус. Ну да, я пьян, очень пьян, но это еще не причина, чтобы я разрешил кому-нибудь поносить единорога.
Второй Горожанин. Послушаем его. Все равно нам нечего делать до восхода солнца.
Септимус. Я никому не позволю клеветать на единорога. Ни моим друзьям, ни поэтам, никому. Поохотиться на него – одно дело, если уж вам хочется, хотя он настырен и опасен. Поедем на высокие плато Африки, где он живет, и там прострелим ему голову, но, я слова плохого не скажу о нем, и если кто-нибудь заявит, будто единорог нечист, то будет иметь дело со мной, ибо я утверждаю, что его чистота равна его красоте.
Крестьянин-верзила. Да он совсем пьян.
Септимус. Нет, уже не пьян. На меня снизошло вдохновение.
Второй Горожанин. Давай, давай. Мы никогда больше не услышим ничего такого.
Крестьянин-верзила. Слезай. Хватит с меня. Нам пора за работу.
Септимус. Слезай, ты говоришь, а если у меня божественным промыслом распушились перья на груди и раскрылись белые крылья? Ага! Теперь я понял. Вы нашли себе спокойное местечко, чтобы безнаказанно клеветать на единорога, но вам не повезло, потому что я вам не позволю.
Он спрыгивает с камня и бросается на толпу, которая старательно обходит его.
В немилосердном этом городе я защищу благородного, молочно-белого, легконогого единорога.
Крестьянин-верзила. Не стой у меня на дороге.
Септимус. Почему это?
Первый Крестьянин. Не трогай его.
Второй Крестьянин. Никакого насилия – иначе удача отвернется от нас.
Все пытаются оттащить Крестьянина-верзилу.
Септимус. Я не пущу вас на смерть. Разве можно говорить о грязи, даже о пятнышке на молочно-белом героическом звере, который купается, едва забьют барабаны на восходе солнца и на восходе луны, да еще когда появляется на небе Большая Медведица? Более того, нельзя ни слова ни сказать, ни прошептать, ни тем более крикнуть тому, кто сам между двумя купаниями, а вас непременно мыли, когда вы родились, и наверняка обмоют, когда вы умрете.
Крестьянин-верзила бьет Септимуса.
Первый Горожанин. Ты убил его.
Крестьянин-верзила. Может,
Третий Горожанин. Обойдем город с восточной стороны. Плетельщики корзин и сит уже, верно, вышли на улицы.
Четвертый Горожанин. Оттуда недалеко до ворот Замка.
Они уходят в одну из боковых улиц, но вскоре, чего-то испугавшись, в замешательстве возвращаются.
Первый Горожанин. Вы и вправду его видели?
Второй Горожанин. С кем же спутаешь страшного старика?
Третий Горожанин. Я стоял рядом, когда семь лет назад призрак говорил через него.
Первый Крестьянин. Никогда не видел его прежде. В моих краях он не объявлялся, и я не знаю, какой он из себя. Но слышал о нем, от многих слышал о нем.
Первый Горожанин. Глаза у него становятся будто стеклянными, он впадает в транс, и душа покидает его. Тогда-то призрак занимает ее место и говорит его голосом. Мы не знаем, чей это призрак.
Третий Горожанин. В тот раз, когда я был рядом, старик сказал: "Принеси пук соломы, у меня спина чешется". А потом вдруг улегся на спину, глаза у него широко открылись, стали стеклянными, и он закричал по-ослиному. Тогда умер король, и дочь короля стала Королевой.
Первый Крестьянин. Говорят, Иисус въехал в Иерусалим на осле, поэтому осел знает, кто настоящий король. Старик ходит повсюду, и никто не смеет ему ни в чем отказать.
Крестьянин-верзила. И мне никто не помешает взять ее за горло. Потом я сожму пальцы посильнее. Пусть старик лежит на соломе и кричит по-ослиному, потому что она умрет, пока он будет кричать.
Первый Крестьянин. Смотрите! Это он там на горе! Сумасшедший старик!
Второй Крестьянин. Ни за что на свете не хотелось бы мне оказаться с ним рядом. Пойдемте на рыночную площадь. Она большая, и на ней не так страшно.
Крестьянин-верзила. Я не боюсь, но пойду с вами, чтобы своими руками ее задушить.
Уходят все, кроме Септимуса. В это время Септимус уже сидит, его голова в крови. Он трогает окровавленную голову, а потом смотрит на кровь на своих пальцах.
Септимус. Нехристи! Сначала меня выкидывают на улицу, а потом чуть было не убивают. А ведь я пьян, значит мне нужна забота. Всем людям, кто бы они ни были, время от времени нужна забота. Даже моя жена была когда-то слабым младенцем, и ей были нужны молоко, улыбка, любовь. Как будто я вдруг оказался посреди реки и, скажем, тону.
Появляется Старый Попрошайка с длинными спутанными волосами и бородой, одетый в лохмотья.
Старый Попрошайка. Хочу соломы.
Септимус. А все Счастливый Том и Питер по прозвищу Розовый Пеликан. Они знаменитые плохие поэты, поэтому, возревновав к моей славе, настроили против меня народ. (Вдруг видит Старого Попрошайку.) Я знаю одно лекарство, но, чтобы приготовить его, надо взять чистую камфару, хинную корку, молочай и мандрагору и смешать с двенадцатью унциями растворенных жемчужин и четырьмя унциями золотого масла. Это лекарство вмиг останавливает кровь. Старик, у тебя его нет?