Звезды чужой стороны
Шрифт:
– Я был в России в сорок втором. На Дону. Под Воронежем.
– Ага! – неопределенно произнес Бела-бачи.
– Я видел, что там творилось.
– Вот как!
– Меня это очень беспокоит.
– Теперь?
– Да.
– А тогда?
– Конечно же, и тогда! Я культурный человек, я кончил университет в Вене. А это… Варварство! Настоящее варварство… И вот я боюсь… Боюсь, что русские…
Он замялся.
– Будут мстить? – тотчас же подсказал Бела-бачи.
– Да… Поймите меня правильно. Я одинокий человек. У меня нет семьи, все мое имущество здесь, в военном госпитале. Два
– А Россия?
– Не все же в этом повинны! Я не тронул ни одного дерева, ни одного русского… Вы! Они! – Он показал на нас с Комочиным. – Вы венгры, господа, я венгр, у нас одна родина, и я боюсь за нее. Боюсь за Венгрию.
– А что вы сделали, чтобы не убивали другие?
Подполковник промолчал.
– Вот-вот! Вы и тогда были против – и молчали. Сказать почему? Вы не думали, что они придут сюда, к нам. Вы думали, что все кончится там, у них. Но ведь это тоже свинство, согласитесь.
Подполковник молчал.
Заговорил капитан Комочин. Впервые за все время разговора.
– Что значит, бояться за Венгрию?.. Хорти тоже боялся за Венгрию – за свою власть в своей Венгрии. И Салаши тоже боится, очень боится. Вот поймают его и повесят – конец тогда Венгрии. Его Венгрии. Или вот земельные магнаты. Заберут у них землю и разделят между крестьянами. Все кончено! Пропала для них Венгрия! Нет для магнатов Венгрии. На карте есть, а для них нет… Вот и вы боитесь за Венгрию? А что вы вкладываете в эту свою боязнь? Не отвечаете? Не надо, я и так знаю. Господин Дьярош верно сказал: видеть и молчать – тоже свинство. Может быть, не преступление. Но свинство – наверняка! Вот вы и боитесь за Венгрию. Вы видите ее будущее через закопченное стекло своей не совсем чистой совести… А бояться за нее нечего. Венгрия будет! Другая, измененная, очищенная. Конечно, для некоторых уже не Венгрия. Не их Венгрия. Значит, нет Венгрии. А для народа, для трудового люда будет. И такая Венгрия будет, о которой они раньше только мечтали. Их Венгрия. По-настоящему их Венгрия.
– Вы правы. – Подполковник поднялся. – Я понял: надо смыть копоть со стеклышка. Благодарю вас, господа, вы совершенно правы… – Он надел шинель, застегнул ее. – Да, господин доктор, еще одно. Я пришел к вам прямо с квартиры бедного лейтенанта Печи. Он снимал комнату недалеко от госпиталя. Я решил проверить – ведь о смертельном случае уже знает комендатура. Там у него все в порядке. Только под кроватью почему-то мыло.
– Мыло? – удивился Бела-бачи.
– Да, ящик с десятком кусков мыла, Я не понимаю, в чем дело. Почему мыло? У него на складе сколько угодно туалетного. А тут простое, бельевое мыло, большие куски. Опросил у хозяйки, она тоже ничего не знает. Я подумал, может быть, для вас.
– Нет, мы не просили.
У меня мелькнула странная мысль.
– Какого цвета мыло?
Подполковник посмотрел на меня недоуменно:
– Обычное мыло, коричневатое.
– Не желтое?
–
– Так, – сказал я.
– Правильно! – голос Комочина звучал, как всегда, ровно, но сам он чуть подался вперед. – Совершенно правильно!..
Они ушли вместе, Бела-бачи и подполковник. Мы с Комочиным остались на кухне дожидаться прихода Аги.
– А вдруг все-таки ловушка? – подумал я вслух.
– Два эскадрона? – Комочин, сидя на корточках, листал газеты, сложенные стопкой возле плиты.
– Ну, пусть два шпика.
– Не думаю.
– Почему?
– Слишком сложно. А ловушка не должна быть сложной. Наоборот, простой. Чтобы в нее легче поверить.
– То же самое говорил и Бела-бачи про наше с вами появление. Слишком сложно для обмана.
Комочин встал, подошел ко мне.
– Вы правильно решили, Саша. Если так уж случилось, то лучше стать их товарищами по борьбе, чем висеть у них балластом на шее. Тем более, у вас такой опыт.
– А вы? – спросил я.
– Найдется и для меня что-нибудь подходящее.
Бела-бачи не возвращался долго, очень долго.
Мы позавтракали – все тем же вчерашним рыжим салом. Капитан Комочин снова принялся за старые газеты. Я тоже начал листать их от нечего делать, одну, другую – и увлекся.
Газеты были не такие уж старые – самое большее, недельной давности. В них говорилось о событиях, о которых я, находясь в штабе армии, знал, что называется, из первых рук. Было очень интересно читать об этом же в освещении фашистских газет.
Вот, например, бои за Дебрецен, большой город на востоке Венгрии, который немецкое командование приказало удержать во что бы то ни стало – он решал судьбу всей Северной Трансильвании. Давно уже фашисты не сосредоточивали на сравнительно небольшом участке фронта столько войск и техники. Одних танков здесь скопилось, наверное, больше полутысячи.
Ничего не помогло! День и ночь работала гигантская мельница, перемалывая фашистские танки, орудия, мотопехоту.
И Дебрецен пал.
А вот как выглядела картина боев по сообщениям газет, которые я сейчас листал:
«Продолжаются успешные танковые бои южнее Дебрецена».
«Танковые бои за Дебрецен приносят нам новые успехи».
«Уличные бои в Дебрецене демонстрируют всему миру несокрушимую силу и храбрость гонведов».
«Русские танки остановлены и разгромлены севернее Дебрецена».
«В пятидесяти километрах севернее Дебрецена войска красных смяты и обращены в бегство».
Оплошные успехи! И только между строчками крикливых заголовков читатель извлекал истину: Дебрецен оставлен, фашистские войска отброшены далеко на север.
Первые страницы газет заполнены речами фашистских лидеров: речи на собраниях, речи на приемах, на митингах, по радио. И всюду одно и то же: «Мы должны победить, ибо не можем не победить, и поэтому победим… Не паникуйте, если услышите грохот пушек у ворот Будапешта. Мы, венгры, как стальная пружина. Сжимаемся, сжимаемся до предела, а когда дальше нельзя сжиматься – выстреливаем наверняка и побеждаем».
«Не паникуйте!»
А в газетах истерические статьи о том, как перевязывать раны, как откапывать засыпанных в подвалах во время налетов авиации.