Звезды чужой стороны
Шрифт:
Помолчали. Потом он, так и не повернув головы, спросил:
– Мусатов, Александр Иванович?
– Так точно! – рявкнул я по-уставному.
– Барнаул, двадцать третий год рождения?
– Так точно!
Очевидно, перед ним лежало мое личное дело. Он спросил о моей национальности, был ли я под судом, еще какую-то чепуху. Я долбил с усердием попугая: «Так точно, так точно!» Он злился, но я не давал абсолютно никакого повода придраться.
Наконец, он сказал:
– У вас несоответствие.
–
– Вот! – он держал в руках две анкеты, заполненные мною в разное время. – Здесь вы пишете в графе об иностранных языках: «венгерский – свободно». А здесь – «Знаю венгерский». Просто «знаю», – подчеркнул он.
Младший лейтенант смотрел на меня с проницательностью Шерлока Холмса. Недоставало только трубки и еще двух десятков лет – младший лейтенант был не старше меня.
Я молчал. Нарочно. У него дрогнули ноздри.
– Так как же у вас все-таки с венгерским? «Знаю» или «свободно»?
– Дайте мне, пожалуйста, подумать.
Мой тон был изысканно вежлив; ему ничего больше не оставалось, как раздувать ноздри.
– Знаю… свободно, – сказал я наконец. – Почти как русский.
– Откуда?
Я рассказал. Мой отец, железнодорожный машинист, погиб в тридцатом во время крушения. Мать умерла двумя годами раньше. Меня взял к себе старый друг отца Ференц Ланьи – они вместе партизанили во время колчаковщины. Дядя Фери. Венгр по национальности. До самой армии я был членом их семьи. А они дома говорили по-венгерски – дядя Фери, тетя Илона, близнецы Аннуш и Иолан. И я тоже.
– На Алтае венгры? – подозрительно уставился на меня младший лейтенант.
– Он из бывших военнопленных. А потом, после гражданской, остался у нас и вызвал к себе жену – ей разрешили.
– Где он теперь?
– Умер. В сорок первом. Перед самой войной.
– Что-то у вас все умирают. Я еще проверю.
Больше я не мог выдержать. Сквозь тонкий непрочный слой джентльменской учтивости снова прорвалась партизанщина.
– Нас здесь никто не слышит? – спросил я шепотом и оглянулся по сторонам.
– Разумеется, никто! – Он тоже понизил голос и потянулся ко мне в нетерпении. – А что?
– Не чванься, горох, перед бобами, – доверительно шепнул я.
До него дошло не сразу.
– Что вы сказали?
– Это сказал вовсе не я. Это сказал Рофамес, выдающийся философ древнего Египта.
Выдающегося философа древнего Египта я открыл до войны, еще в школе, на каком-то скучном уроке. Особых познаний для этого не требовалось. Надо было только прочитать наоборот слово «семафор».
Младший лейтенант побелел. Я смотрел на него с завистью. Вот бы мне так! А то я, когда злюсь или смущаюсь, краснею, как нашкодивший первоклашка.
– Хулиганство! Вы забыли, где находитесь! Это вам даром не пройдет!
Он
Он вернулся с торжествующим видом.
– Лейтенант Мусатов, пойдете к полковнику. – Взял со стола мое личное дело, ловко перебросил папку из правой руки в левую. – Давайте, давайте!
Я пошел за ним. Он все оглядывался, зловеще улыбаясь: погоди, будет тебе… Надо было связываться с этим дубом!
– Сюда! – младший лейтенант, открыв дверь, пропустил меня вперед.
Навстречу поднялся худой, широкий в кости полковник с желтым лицом и седой головой.
– Товарищ полковник…
– Ладно, ладно! – он махнул рукой, показал на стул. – Садитесь, лейтенант.
– Его личное дело. – Младший лейтенант, почтительно согнувшись, положил на стол папку с бумагами.
– Вы свободны, Серков.
Тот лихо повернулся через плечо, вышел. Полковник подошел к столу, небрежно полистал мое личное дело.
– Знаете, зачем вас вызвали?
Я, пока сидел один в ванной, успел перебрать в уме все возможные причины. Не зря, ох, кажется, не зря младший лейтенант так напирал на мой венгерский язык!
– Так точно!
– Вот как! Зачем же?
– Мне не следовало так разговаривать с ним… Ну, с младшим лейтенантом этим.
Он сразу понял мой ход, усмехнулся, погрозил пальцем. Но все же опросил:
– А как вы с ним разговаривали?
Я честно выложил все, как было – полковник мне понравился. Особенно глаза: живые, с юморком.
Он выслушал, поглядывая на меня с доброжелательной улыбкой, а когда я упомянул про моего философа – рассмеялся.
– Рофамес? А что, звучит вполне по-египетски. Рамзес, Рофамес… Эх, молодежь, молодежь! На губе пушок, в голове ветерок… Между прочим, он тоже только из училища, как и вы. Немножко зазнайка: смотрите все кругом, какая я ответственная личность! А так неплохой паренек. Глаз у него по части бумаг зоркий: неточности, расхождения… Ну, ладно. – Он сразу посерьезнел, взгляд стал пристальным и цепким. – Мы вас тут подзадержали в резерве. Рацию хорошо знаете?
– Так точно!
– Скорость на ключе?
– На экзамене дал двадцать две группы в минуту.
– Хорошо… У Петруши служил?
Откуда он знает? В анкете у меня написано «Петрушкевич» – так была настоящая фамилия моего партизанского командира. Петрушей его звали только в отряде.
– Так точно!
Он махнул рукой:
– Да хватит вам!.. Подрывник?
– И это было.
Полковник знал обо мне многое. Да, неспроста, неспроста их здесь заинтересовала моя особа… Я все ждал, когда же полковник задаст тот, самый главный вопрос.