Звезды над озером

Лазарева Ирина Александровна

— Да-да, — кивает гостья, — хотя мне тогда было всего десять лет, но это место я помню хорошо. Я ездила туда с мамой и тетей. Думаю, сможем найти, если серьезно взяться.

Альбом переходит из рук в руки, в нем фотоархив семьи Смуровых, детские и подростковые фотографии Кирилла, вот он в форме курсанта военно-морского училища — невзрачный юноша с худыми плечами и напряженным взглядом, а здесь его отец в адмиральской форме, в галунах и уже в летах, взгляд твердокаменный, не поймешь, что за душой.

Находится маленький военный фотопортрет Кирилла Смурова — скорее

всего, сделанный для какого-то документа. Сходство с Женей безусловно прослеживается: одинаковые брови и овал лица, очертания губ; внук, конечно, выглядит здоровее, но та же знакомая угрюминка в глазах, в складочке у рта.

Теперь мне самой интересно, мы многое успели прочесть о Кирилле Смурове, пока тетради были у нас. Меня, как и Женю, охватывает дух исследования, папа с мамой тоже увлекаются прошлым, альбом ходит по кругу с подробными комментариями, забыты еда, питье и причина собрания.

— Как только поженимся, поедем искать могилу деда, — вдруг бодро объявляет Женя, совершенно забывшись.

На миг в комнате воцаряется тишина. Потом папа спрашивает:

— А что, здесь кто-то собирается пожениться?

Впервые вижу, как мой любимый краснеет. Сначала столбенеет, ему мучительно неловко, и краска медленно проступает на его растерянном лице.

— Какой же я болван! — бормочет Женя и смотрит на меня так жалобно, что я невольно прыскаю; рядом издает сдавленный смешок Димка, вслед за ним добродушно начинает смеяться мама, и уже раскатисто, от всей души — мой замечательный отец.

Поздно вечером, перед сном, я еще раз просматриваю фотографии, перелистываю страницы. Женя оставил на время альбом у нас дома по моей просьбе.

Брильянт в моем обручальном кольце сверкает, я часто отвлекаюсь и любуюсь его блеском снова и снова, я чувствую, что в камне заключена частица нашего счастья и уже поселившаяся навечно любовь, потому что знаю откуда-то наверняка: предмет, одаренный любовью, хранит ее в себе до скончания дней.

Глава 12

1943 год

Апрель 1943-го начался бурно. Погода менялась в считаные секунды. Кажется, полный штиль, как вдруг налетит ветер, огромные глыбы льда с угрожающим треском и грохотом встают на дыбы и сбиваются в торосы. Навигационных ограждений пока не было, плавучий лед препятствовал их установке, но корабли уже начали плавать в Шлиссельбургской губе. Вражеская авиация активизировалась, а план перевозок был выше прошлогоднего. Вазген и Алексей надолго исчезали в море. Настя не находила себе места от беспокойства. То и дело поступали устрашающие сообщения: корабли не выдерживали бомбежек, подрывались на минах, не дотягивали до берега из-за пробоин. Экипажи несли потери, а порой гибли всем составом.

Настя знала всех погибших. За два года службы на Ладоге она успела со многими познакомиться, со многими приходилось общаться, некоторых знала только в лицо. Кто сказал, что к смерти на войне привыкаешь? Нет, она не могла привыкнуть к тому, что молодые, здоровые, полные сил люди уходили в море, а спустя

всего несколько часов товарищи проносили их на плечах в скорбном молчании. Росли ряды холмиков в сосновом лесу, полнилась братская могила.

Беда не обошла стороной и корабль Вересова. Во время одного из авиационных налетов погиб помощник командира, его любимец лейтенант Воробьев. В том бою было ранено четверо матросов. Ариадна в числе врачей встречала корабль Алексея на пирсе. Он впервые не бросился ей навстречу. Губы его были плотно сжаты, глаза потухли. Она молча обняла его и прижалась лицом к его лицу.

— Не знаю, как сообщить его матери, — глухо проговорил Алексей. — Он был единственным сыном. Мне надо написать ей письмо, рассказать, как он сражался, как геройски погиб, но что все это значит для сердца матери? Ариадна, как тяжело быть командиром. Они ведь все мои, понимаешь, мои…

— Я понимаю, Алеша, я все понимаю и не знаю, как тебя утешить.

Алексей трудно переживал смерть Воробьева, а судьба уже готовила ему новый безжалостный удар.

В конце мая Вересов получил приказ идти на помощь буксиру с баржей, которые атаковали немецкие истребители. «Морской охотник» устремился в заданный район. С севера мчался на помощь еще один сторожевой катер. Над судами зловеще проносились «мессершмитты», непрерывно строча из пулеметов. «Морской охотник» на подходе открыл огонь по самолетам.

— Пошел на очередной заход, — сказал Алексей Кириллу, который, прикрывая глаза ладонью, следил за тем, как самолет разворачивается. — Нападают они обычно со стороны солнца. Главное, не дать ему зайти с носа или с кормы — прошьет корабль по всей длине. Подставим борт, заодно и подстрелим гада.

Мессер с режущим звуком вошел в пике.

— Иди, иди сюда, фриц, посмотрим, кто кого…

Пулеметная очередь прошила фюзеляж самолета; он густо задымился, стал терять высоту, мотор его обреченно завыл, и мессер врезался в воду.

— Молодец, батя! — похвалил Алексей пожилого старшину, сбившего самолет. — Глаз у тебя — как у молодого орла. Жди еще один орден на грудь.

— Рад стараться, товарищ командир! — отозвался старшина.

Смуров заметил, что к буксиру подошло какое-то судно, и обратил на это внимание Алексея. Тот поднес к глазам бинокль:

— Санитарный катер. Рано. Попадут под обстрел. Спешат оказать помощь раненым… Полный вперед!

Над буксиром, скованным в движении тяжелой баржей, кружились два истребителя.

«Морской охотник» несся полным ходом к буксиру, продолжая палить по самолетам из всех видов оружия; с противоположной стороны быстро приближался второй дозорный катер. Мессеры сделали еще два захода и растворились в небе.

Алексей дал команду подойти к буксиру.

— Раненых много? — спросил он в мегафон.

— Много, у нас на барже ленинградцы. Есть убитые, — ответили ему. — Помогите эвакуировать раненых, врачам самим не справиться.

— Вас понял. Стоп моторы!

Прижались кранцами к правому борту баржи. Матросы перемахнули через леера и стали переносить раненых на «морской охотник». Рядом покачивался санитарный катер.