Звезды над урманом
Шрифт:
– А почто не поведать, слухай. Свекла заменяет кровопускание при потемнении в глазах и гуле в ушах, ковун кушают от болезни почек, морковь – для зрения, рябиной печень пользуют, редька кашель убирает.
Так и сидели они до заката. Старец все сказывал да сказывал про травы лечебные. А Никита слушал.
– Мне три жизни не хватит, чтоб запомнить все, что ты мне за один вечер поведал, – улыбнулся каменотес, укладываясь спать в кустах рядом с шалашом.
Гостомысл усмехнулся и произнес в бороду:
– А тебе и не нужно запоминать. Будет вскоре у тебя малец-помощник, и не нарадуешься ты ему. Но это позже, Никитушка,
Ведун прикрыл глаза, отблески пламени костра освещали его чело.
И понеслись пред его очами, словно табун диких лошадей, прожитые годы.
Он, князь и старейшина Новгорода, проводит вече.
А вот – скорбит над павшими в битве сыновьями.
Он стар, и с гибелью сыновей заканчивается родовая нить по мужской линии, а с ней и право княжения.
Вновь в памяти вихрем проносятся годы.
Гостомысл зрит старого волхва, который, наставляя, вручает ему шар серебряный:
– Не уйти тебе, княже, в мир отцов и дедов, покуда не сыщешь замену себе.
– Есть у меня замена. Внук мой, Вадим Хоробрый.
– Не примут его волхвы и князья Новгородские на княжение, так как крещен он в веру греческую.
– А Рюрик, сын моей дочери Умилы?
– Будет его род править долго, но тебя, княже, в миру они не заменят. Потому как нарушит слово княжее один из них, и лишится сей род власти, а тебе вновь придется искать замену себе. И до той поры, покуда не наладишь ты власть пращуров наших, истинную и непорочную, быть тебе, Гостомысл, смотрителем земли Словенов и Русов. Будут меняться князья, появляться самозванцы и лжепророки, но все они, придя к власти, отойдут от истины, которая обязует любить народ свой, как дитя боготворимое.
– Так что же мне, отче Веденей, сто веков по свету скитаться?
– Будет надобно – и более по земле ради земли нашей побродишь. В шаре, врученном тебе, сила богов наших. Береги его, это шар жрецов солнца. Его принесли из второго похода в Дравению. Особо его храни от волхва по имени Гаджи, ибо скитается он по свету, и, зная, что внутри шара капельки смолы каменной, кои жизнь продлевают, вожделеет овладеть им. А вот кто убьет меня, может узнать только отрок, коего найти тобе надобно чрез Никиту каменотеса.
Гостомысл дремал у костра.
Под утро от реки нашел туман. Чистый воздух передавал все звуки с особенной четкостью. Вон на реке плеснулась рыбка. Где-то захлопала крыльями проснувшаяся птичка. Вдалеке треснула ветка. Донесся чуть слышный хруст раздавленного грибка-поганки.
Никита вздрогнул. Приподнялся на локте, прислушиваясь. Тихонечко разбудил Гостомысла и старцев, спящих в шалаше:
– Вставайте, отцы непорочные, крадется кто-то. Железо сабельное на опушке брякнуло, конь всхрапнул, удилами звякнул, да ветки хрустнули под ногами не босыми.
***
ПЕРМСКИЙ КРАЙ
Ермак, сидя за столом, объявил атаманам и выборным есаулам:
– Значится, браты, уходим в Сибирь на Семен день, как и договаривались. Как колосья поспеют, уберут селяне урожай, и мы с провизией в путь-дорогу двинемся. Повелите своим людям талдычить, что идем разбойным делом на Азов, чтоб сбить с толку кучумовских соглядатаев. А пока струги готовьте,
***
СЕВЕРНЫЙ КАЗАХСТАН
Из тумана показались три крадущихся пеших воина. Они шепотом стали совещаться, показывая руками своему начальнику виднеющийся в прибрежных кустах шалаш.
– Их нужно резать спящими, тогда они не успеют проявить колдовские чары, – напутствовал Нуржан своих головорезов.
И двое его верных нукеров, подняв копья, бросились к шалашу. Нанося колющие удары сквозь ветки шалаша, они буквально изрешетили внутреннее пространство жилища волхвов, не оставляя шанса на выживание.
Один из убийц, встав на четвереньки, вполз в шалаш. Второй же нагнулся, чтоб последовать за ним.
И тут же острога Никиты воткнулась ему между лопаток. Громко захрипев, убийца завалился на бок. Каменотес перевернул его, наступил на еще трепещущее в предсмертных судорогах тело ногой и с хрустом выдернул острогу. Обежав шалаш, он ударил в лоб острием пешни первому головорезу, который пытался вылезти с другой стороны шалаша.
Нуржан выхватил саблю, чтобы ринуться на помощь, но внезапно обернулся на чей-то волевой голос:
– Зри на шар и считай! – проговорил откуда-то появившийся за его спиной старец, держащий серебряный шарик на цепочке, который, как маятник, раскачивался перед глазами Нуржана.
– Бир, еке, уч, – поддаваясь гипнозу, безвольно опустив саблю, принялся считать вслух тайный советник Аблая.
– Ты созерцаешь крепость Сузгун?
– Да. Это крепость любимой жены хана Кучума. Я узнаю это место.
– Что ты сейчас зришь?
– Любимая жена великого хана сидит в саду. Благородная Сузге занимается рукоделием.
– Иди к шатру и войди в него.
Нуржан, войдя в шатер, упал на колени.
Перед ним на троне сидел великий хан.
– Здравствуй, мой верный слуга Нуржан. За твою преданность я назначаю тебя начальником охраны этой крепости. Твое жалованье будет немереным.
– О! Благодарю тебя, великий! – ткнулся лбом в ковер тайный советник Аблая.
– Скажи, мой верный слуга, кто послал тебя убить волхвов?
– Мой господин Аблай, великий хан! – кланяясь, признался Нуржан.
– Я твой господин! Собака! – пнув по голове сапогом, в гневе вскричал Кучум.