Звезды смотрят вниз

Кронин Арчибальд Джозеф

— Салли — это гвоздь нашей программы, — конфиденциально пояснил он Дэвиду. — Если её удастся расшевелить, вы увидите, как она забавна. Настоящая маленькая комедиантка. Мы с ней вдвоём, регулярно каждую неделю, ходим в Эмпайр.

— Да, ну же, Салли! — умоляла Клэри. — Изобрази «Джека Плезентс».

Филлис тоже уговаривала её:

— Да, Салли, пожалуйста. И «Флорри Форд».

Но Салли, безучастно сидя на табурете перед пианино, отказывалась выступать. Беря одним пальцем меланхолические басовые ноты, она говорила:

— Я не в настроении… Ему, — кивок в сторону Дэвида, — ему хочется слушать Дженни, а не меня.

Дженни с снисходительной усмешкой сказала как бы про себя:

— Она просто хочет, чтобы её упрашивали.

Салли

тотчас же вспыхнула:

— Ну, хорошо же, мисс «Милая Мария», я спою и без упрашивания! — Она выпрямилась на табурете.

Несмотря на свои пятнадцать лет, Салли была мала ростом и напоминала бочонок; но было в ней что-то, непонятным образом привлекавшее и очаровывавшее. В эту минуту её маленькая фигурка казалась наэлектризованной. Салли нахмурила брови, затем её некрасивая рожица приняла неотразимо насмешливое выражение. Она взяла режущий уши аккорд.

— По требованию публики, — кривлялась она, — вторая мисс Сэнли споёт «Молли О'Морган». — И начала петь.

Это было превосходно, попросту превосходно. «Молли О'Морган» ровно ничего собой не представляла, — обыкновенная, модная в то время песенка, — но Салли внесла в неё нечто новое. Песню она превратила в пародию, в шутовскую пародию.

Она то визжала фальцетом, то вдруг начинала петь «с душой», чуть не плача над трагедией покинутых любовников Молли.

Молли О'Морган со своей шарманкой,Рождённая в Ирландии итальянка.

И, забыв о том, что Дженни называла «приличиями», Салли в заключение самым неприличным образом изобразила обезьянку, которая (как с полным основанием можно было предположить) сопровождала мисс Морган и её шарманку.

Все, кроме Дженни, корчились от смеха. Но Салли, не дав им опомниться, с места в карьер начала «Я стоял на углу». Обезьянка исчезла, Салли преобразилась в «Джека Плезентс», тупого неотёсанного деревенщину, медлительного как улитка, торчавшего под стеной городского трактира. Зрителям казалось, что они видят даже застрявшую в его волосах солому, когда Салли пела:

Тут какой-то малый в форме подошёл и заорал:«Как же ты попал в солдаты?» А я ему отвечал:«На углу стоял я…»

Альф захлопал в ладоши, громкими возгласами выражая своё одобрение. Салли лукаво усмехнулась, поглядела на него, скосив глаза. Потом вмиг из Джека Плезентса превратилась снова в особу женского пола и запела «Jjp J'addy J'ay». Это была уже Флорри Форд, с пышной грудью, густым низким голосом и чудесными бёдрами.

Пой о счастье, радости, —Никогда их не знали мы.

Песня неожиданно оборвалась. Салли соскользнула с табурета, покружилась на месте и, улыбаясь, остановилась перед слушателями.

— Отвратительно! — воскликнула она, морща нос. — И конфетки не стоит. Надо удирать, пока меня не забросали спелыми помидорами.

И вприпрыжку выбежала из комнаты.

Дженни потом извинялась перед Дэвидом за чудачества Салли.

— Уж вы простите, она часто бывает такая странная! А характер! Боже! Боюсь, что… — она понизила голос. — Это довольно нелепо, но я боюсь, что она немножко ревнует ко мне…

— Да не может быть! — улыбнулся Дэвид. — Ведь она ещё ребёнок.

— Ей шестнадцатый год, — сухо возразила Дженни. — И она прямо-таки не выносит, когда кто-нибудь оказывает мне внимание. Вы не поверите, как бывает неприятно… точно я в этом виновата!

Нет, конечно, Дженни не была виновата. Так же мало можно было винить розу за её благоухание, лилию за её чистоту.

В этот вечер Дэвид ушёл домой, ещё более убеждённый в том, что Дженни очаровательна.

Он стал часто бывать

у Сэнли, проводить у них вечера. Иногда он заставал дома и Джо; чаще же — нет. У Джо был страшно занятый вид, лихорадочная сверхурочная работа не прекращалась, и его редко можно было увидеть в доме № 117А. Через некоторое время Дэвид стал приглашать Дженни на прогулки. Они вдвоём предпринимали экскурсии, непривычные для Дженни: ходили на Эстонские холмы, ездили в Лиддль, устроили пикник в Эсмонд-Дине. В глубине души Дженни презирала такие развлечения: она привыкла к «щедрому кавалеру» Джо, водившему её в Перси-Грилл, в «Биоскоп», к Кэррику. Развлечением Дженни считала людскую толчею, разные зрелища, парочку рюмок портвейна, траты «кавалера» на неё. А у Дэвида не было денег. Дженни ни на минуту не сомневалась, что он ходил бы с ней по всем её любимым местам, если бы позволило состояние его кошелька. Дэвид был «премилый молодой человек», он ей нравился, но иногда казался большим чудаком. В тот день, когда они отправились в Эсмонд-Дин, он привёл её в полное недоумение.

Ей не очень-то хотелось идти в Эсмонд, такое, по её мнению, обыкновенное место, — место, где за вход не платят, и поэтому люди самого низкого звания приходят сюда, приносят еду в бумажных свёртках и валяются на траве. Сюда ходили по воскресеньям со своими кавалерами самые «вульгарные» девицы из их мастерской. Но Дэвиду, видимо, очень хотелось, чтобы она пошла с ним, и Дженни согласилась.

Прежде всего он заставил её сделать большой круг, чтобы показать ей гнезда ласточек. И с жадным нетерпением спросил:

— Вы когда-нибудь видели эти гнезда, Дженни?

Она отрицательно покачала головой.

— Я здесь была только один раз, и то совсем маленькой девочкой, когда мне было лет пять.

Дэвид, казалось, был поражён.

— Да ведь это чудеснейшее место, Дженни. Я прихожу сюда каждую неделю. Этот парк, подобно человеческой душе, бывает в разном настроении: иногда он мрачен, уныл, а иногда весел, весь залит солнцем. Посмотрите! Нет, вы только посмотрите на эти гнезда под крышей сторожки!

Она добросовестно смотрела. Но видела только какие-то комки грязи, лепившиеся на стене. Недоумевающая, немного рассерженная тем, что чего-то не может увидеть, она шла за Дэвидом мимо банкетного зала, потом вниз, по аллее рододендронов, к водопаду. Они остановились рядом на горбатом каменном мостике.

— Взгляните на эти каштаны, Дженни, — с восторгом сказал Дэвид. — Не правда ли, они как будто раздвигают небо? А мох вон там на скалах? А мельница, — смотрите, разве не прелесть все это? Совсем как на первых картинах Коро!

А Дженни видела старый полуразвалившийся домик с красной черепичной крышей и деревянным мельничным колесом, заросший плющом и забавно пестревший всевозможными красками. Неуютное, заброшенное место. И бесполезное — ведь мельница больше не работает.

Дженни никогда ещё так не злилась. Они проделали длинный путь, и ноги у неё распухли и болели в тесных новых туфлях, так удачно купленных на распродаже — за четыре шиллинга одиннадцать пенсов вместо девяти шиллингов. А здесь она ничего не видела, кроме травы, деревьев, цветов и неба, ничего не слышала, кроме журчания воды и пения птиц, а ела только подмоченные бутерброды с яйцами да два банана — и то канарские, а не те большие ямайские, её любимого сорта. Дженни была растеряна, смущена, совсем выбита из колеи: сердита на Дэви, на себя, на Джо, на жизнь, на тесные туфли, — неужели она уже натёрла мозоль? — сердита на все решительно. Ей хотелось чаю или стаканчик портвейна, что-нибудь! Стоя на этом живописном горбатом мостике, она поджимала свои бледноватые губы, затем раскрыла их, намереваясь сказать нечто весьма неприятное. Но в этот самый миг взгляд её упал на лицо Дэвида. Лицо его светилось таким счастьем, таким сосредоточенным восторгом, таким пылом любви, что оно ошеломило Дженни. Она вдруг фыркнула. Она смеялась, смеялась и — странно — не могла остановиться. Это был настоящий пароксизм почти истерической весёлости.