Звезды смотрят вниз

Кронин Арчибальд Джозеф

Дома была одна только мать. С удивительной для неё энергией Ада устроила это нарочно, отослав Клэри и Филлис «погулять», а Альфа и Салли — на премьеру в «Эмпайр».

— Мне нужно с тобой поговорить, Дженни…

Что-то новое звучало в голосе матери, но Дженни была слишком утомлена, чтобы обратить на это внимание. Она до смерти устала, и, что ещё хуже, ей нездоровилось. Сегодня был убийственный день.

— Ох, и надоел же мне этот магазин! — сказала она, в изнеможении падая на стул. — Десять часов на ногах! Ноги у меня распухли и горят. Если это долго ещё будет продолжаться, я наживу себе расширение вен. А я когда-то считала, что это приличная

служба. Что за ерунда! Она становится всё хуже. Женщины того круга, который мы теперь обслуживаем, такие ужасные!

— Джо уехал, — ледяным тоном сказала миссис Сэнли.

— Уехал? — повторила Дженни, оторопев.

— Да, уехал сегодня утром, совсем.

Дженни поняла. Её бледное лицо побледнело как мел. Она перестала растирать опухшую ногу и сидела, не шевелясь. Серые глаза глядели не на мать, а куда-то в пространство. Она казалась испуганной. Но скоро овладела собой.

— Дай мне чаю, мама, — вымолвила она каким-то странным голосом. — И не говори больше ни слова. Дай мне только чаю и молчи.

Ада глубоко вздохнула, и все приготовленные было упрёки замерли у неё на языке. Она немножко знала свою дочь, — не вполне, но настолько, чтобы понять, что сейчас не следует возражать Дженни. Она замолчала и принесла Дженни поесть.

Дженни очень медленно принялась за еду, — это был собственно обед, — деревенский пирог, ещё горячий, потому что стоял в печке. Она сидела все так же прямо, неподвижно, глядя в пространство. Она, казалось, размышляла.

Кончив есть, она повернулась к матери:

— Теперь слушай, ма, — сказала она. — И слушай хорошенько. Я знаю, вы все готовитесь меня пилить. Я заранее знаю каждое слово, которое у тебя на языке. Я поступила с Джо скверно и так далее. Я это знаю, слышишь? Все знаю. И нечего мне это говорить. Тогда вам не придётся ни о чём жалеть. Вот! А теперь я иду спать.

Ошеломлённая мать осталась одна, а Дженни стала с трудом подниматься по лестнице. Она ощущала невероятную усталость. Вот бы сейчас выпить стаканчик-другой портвейна, чтобы встряхнуться! Она почувствовала вдруг, что готова отдать всё, что угодно, за один бодрящий стакан портвейна. Наверху она разделась, бросая свою одежду на стул, на пол, куда и как попало. Легла в постель. Она благодарила бога, что Клэри, ей соседки по комнате, нет дома, и никто не мешает ей.

Она лежала на спине в прохладной темноте спальни и думала… все думала. На этот раз никакой истерики, потоков слёз, дикого метания на подушке. Она была удивительно спокойна. Но под этим спокойствием скрывался испуг.

Она смотрела прямо в лицо случившемуся: да, Джо бросил её, нанёс ей ужасный удар, удар почти смертельный для её гордости, удар, морально сразивший её в самую тяжёлую для неё минуту. Ей опротивел магазин, надоело в течение долгих часов быть на ногах, подавать, разворачивать, резать, надоело любезно угождать покупательницам низшего круга. Только сегодня картина этих шести лет её работы у Слэттери встала перед ней. И она решительно сказала себе, что должна избавиться от всего этого. Дома ей тоже все надоело: надоела теснота, грязь, беспорядок. Ей хотелось иметь свою собственную квартиру, свою собственную обстановку. Хотелось принимать гостей, устраивать у себя званые вечера, вращаться в «приличном обществе». А если её желание никогда не осуществится? Если всю жизнь будет только этот магазин и дом на Скоттсвуд-род? Вот что было главной причиной внезапного испуга Дженни. В лице Джо она упустила уже одну возможность. Неужели

она упустит и вторую?

Она много и упорно думала раньше, чем уснула. А наутро проснулась в бодром настроении. По субботам она работала только полдня. Придя домой, торопливо позавтракала и побежала наверх переодеваться. Она потратила много времени на туалет: надела самое нарядное из своих платьев, серебристо-серое с бледно-розовой отделкой, причесалась по-новому и, чтобы выглядеть свежее, намазала лицо кольд-кремом «Винолия». Результатом осталась довольна и сошла вниз в гостиную дожидаться Дэвида. Он обещал прийти в половине третьего, но пришёл на целых десять минут раньше, трепеща от нетерпеливого желания увидеть её. Первый же взгляд на него успокоил Дженни: да, он по уши влюблён в неё. Она сама открыла ему дверь, и Дэвид остановился, как вкопанный, в коридоре, пожирая её глазами.

— Какая вы красивая, Дженни, — шепнул он. — Такая красота бывает только в сказке.

Проходя впереди него в гостиную, она усмехнулась, довольная. Нельзя отрицать, что Дэвид гораздо лучше, чем Джо, умеет говорить комплименты. Но подарок он принёс ей ужасно нелепый: не шоколад, ни конфеты, даже не духи, ничего полезного, только букет желтофиоли, даже не букет, а просто пучок, какие продаются на лотках не дороже, чем по два пенса. Ну да ничего, сейчас она не будет обращать на это внимание. Она сказала с улыбкой:

— Я так рада вас видеть, Дэвид, право. И какие красивые цветы!

— Они самые обыкновенные, но они прелестны, Дженни. И вы — также. Смотрите, лепестки такие же нежно-матовые, как ваши глаза.

Дженни не знала, что сказать. Такого рода разговор ставил её в тупик. Она подумала, что виноваты книги, которых Дэвид начитался за последние три года, — «стихи и всё такое». В другое время она ответила бы, как полагается особе хорошо воспитанной: — «о, я так люблю возиться с цветами», — и суетливо убежала бы с букетом. Но сегодня ей не хотелось уходить от Дэвида. Следовало остаться с ним. С цветами в руках она церемонно присела на кушетку. Дэвид сел рядом, посмеиваясь над строгой чопорностью их позы.

— Мы сидим как будто перед фотографом.

— Что? — она недоумевающе посмотрела на него, окончательно рассмешив этим Дэвида.

— Знаете, Дженни, — сказал он. — Никогда ещё я не встречал такой… такой удивительной невинности, как у вас. Вы — как Франческа… «когда её, ещё всю в росе, привезли из монастыря». Это написал один человек, которого звали Стивен Филлипс.

Глаза Дженни были опущены. Серое платье, бледное, нежное лицо и сжимавшие цветы неподвижные руки придавали ей странное сходство с монахиней. После слов Дэвида она сидела все так же тихо, не понимая, что он хотел ими сказать. «Невинна»? Неужели он способен… Неужели это насмешка? Нет, конечно, нет, он слишком для этого влюблён. Наконец она сказала:

— Не надо смеяться надо мной. Последние дни я не очень хорошо себя чувствую.

— О, Дженни! — Дэвид сразу встревожился. — А что с вами?

Она вздохнула и принялась теребить стебелёк цветка из букета.

— Здесь все против меня, все… потом были неприятности с Джо… Он уехал.

— Как, Джо уехал?

Она утвердительно кивнула головой.

— Но отчего, скажите на милость? Отчего?

Она промолчала, продолжая с трогательным смущением теребить цветок, потом сказала:

— Он ревновал… не хотел оставаться у нас оттого, что… ну, если уже вы непременно хотите знать, оттого, что вы мне больше нравитесь, чем он.