Звезды светят вниз (Звезды сияют с небес)

Шелдон Сидни

– Слушай, Лара, в котором часу мы ужинаем? В восемь?

На нее навалилось чувство вины.

– Ох, Пол, боюсь, придется внести коррективы. Я уже собиралась тебе звонить...

– Что-то не так?

– Не волнуйся, все в порядке. Тут прилетел из Рима человек, – это по крайней мере было правдой, – с которым я должна встретиться...

– Значит, мне не повезло. Хорошо, в другой раз, девочка.

– Будь уверен.

– Я слышал, лицензия уже оформлена?

– Да.

– Рино доставит тебе удовольствие, дорогая.

–

Сплю и вижу себя там. Прости за сегодняшний вечер, Пол. Поговорим завтра.

Кладя трубку, она почувствовала на себе взгляд Келлера. В глазах – упрек.

– Тебя что-то беспокоит, Говард?

– Да. Избыток средств связи.

– Как прикажешь понимать твои слова?

– Слишком много здесь телефонов. Звонок от Мартина – дурной знак, Лара.

– Сколько раз Пол Мартин вытаскивал нас из беды? Что-нибудь еще?

– Нет.

– Тем лучше. За работу!

* * *

Филипп ждал за столиком. Не обращая внимания на восхищенные взоры, мисс Камерон прошла внутрь. При виде ее Адлер поднялся, и сердце Лары сладко заныло.

– Надеюсь, я не слишком опоздала?

– Ни на минуту. – Голос его чуть дрогнул. – Вы очаровательно выглядите!

Она простояла перед зеркалом не менее часа. Что надеть? Строгое платье? Элегантный костюм? Легкомысленную блузку? В конце концов предпочтение было отдано скромному туалету от Диор.

– Спасибо, Филипп.

Когда оба опустились в кресла, Адлер произнес:

– Чувствую себя как идиот.

– Но почему?

– Как-то не доходило. Вы – та самая Камерон!

Лара улыбнулась:

– Прошу простить.

– Господи! Отели, небоскребы, торговые комплексы! Разъезжая по стране, я повсюду слышал ваше имя!

– Вот и хорошо. Значит, не успели меня забыть.

Адлер пристальным взглядом изучал ее лицо.

– Мне не нужны какие-то напоминания. Люди только и говорят что о вашей красоте. Не надоело?

Лара раскрыла рот, чтобы ответить: пусть их, но фраза прозвучала так:

– Вы женаты? – Она прикусила кончик языка.

Губы Адлера дрогнули в улыбке.

– Нет. Семейная жизнь не для меня.

– Почему же? – Лара на секунду задержала дыхание. Но ведь он не...

– Потому что большую часть года я провожу на гастролях. Сегодня – Будапешт, завтра – Берлин, Париж или Токио...

Она с облегчением вздохнула.

– Все ясно. Расскажите о себе, Филипп.

– Что вас интересует?

– Все.

– О, тогда запаситесь терпением минут хотя бы на пять. – Адлер засмеялся.

– Нет, серьезно. Пожалуйста!

Он сделал глубокий вдох.

– Родители – коренные венцы. Отец был дирижером, мать преподавала музыку. В страхе перед армадами Гитлера они оставили насиженные места, перебрались в Бостон. Там-то я и появился на свет.

–

Вы всегда знали, что станете пианистом?

– Всегда.

Пятилетним мальчиком он сидит за фортепиано, терпеливо отрабатывая упражнение за упражнением. В комнату с яростным криком врывается отец:

– Нет, нет и нет! Ты что, до сих пор не в состоянии отличить минор от мажора? – Тонкий, покрытый черными волосами палец тычет в линейки нотного стана. – Здесь же минор. Ми-нор! Неужели не ясно?

– Папочка, можно, я пойду? Ну пожалуйста! Меня ждут друзья.

– Обойдешься. Сиди и тренируй руку.

Восьмой по счету день рождения. После четырех часов непрерывной, умоисступляющей игры вспыхнула ссора с родителями.

– Ненавижу этот рояль! – Из глаз брызнули слезы. – Больше я за него не сяду. Не сяду!

Голос матери:

– Хорошо, милый. А теперь повторим andante. Начинай.

Десять лет. Квартира полна гостей, старых приятелей отца еще по Вене. А сейчас Филипп нам сыграет, говорит мать.

Нестройный хор голосов:

– Просим, малыш, просим!

– Моцарта! Моцарта, Фил!

Он со злостью садится на стул, поднимает крышку. Гости продолжают беззаботно болтать. Но вот пальцы коснулись клавиш, и разговор внезапно смолк. В комнате господствует музыка, живая и чистая. Вот тогда он почувствовал себя мастером. Да что там мастером – самим Моцартом.

Прозвучал последний аккорд. Между исполнителем и его аудиторией встала стена тишины. Минуты две приятели отца оставались абсолютно неподвижными, а затем воздух дрогнул от аплодисментов. В этот момент мальчик понял, кем он хочет быть.

– Я всегда знал, что стану пианистом.

– Где вы учились игре?

– До четырнадцати лет – у матери. Потом меня отправили в Филадельфию, в институт Кертиса.

– В Филадельфии вам понравилось?

– Очень.

Четырнадцатилетний паренек, у которого в Филадельфии ни друзей, ни знакомых. Институт – четыре уютных, построенных в начале века особняка неподалеку от Риттенхаус-сквер. Из всех музыкальных учебных заведений страны он больше других напоминает знаменитую Московскую консерваторию. К его выпускникам с гордостью причисляли себя Сэмюэл Барбер, Леонард Бернстайн, Джанкарло Менотти, Питер Серкин и еще десяток знаменитостей.