Звезды-свидетели
Шрифт:
Они мчались, обгоняя идущие впереди машины, и казалось — еще немного, и их машина взлетит над автострадой и они поднимутся над приближавшейся, застывшей в морозном тумане Москвой. Сейчас, когда рядом с ощутимо ослабевшим от переживаний последних дней Германом был сильный, собранный Рубин, все произошедшее с ним уже не казалось Герману таким уж опасным. Но Герман понимал, что он все равно не должен расслабляться и просто так от Нины он все равно не избавится. Тем более что она уехала без своих денег. Конечно, она ненормальна до такой степени, что могла оставить деньги в знак своей благодарности Герману за то, что он приютил ее. Но
— Лева, ничего мне не удалось. Совершенно. Больше того, время от времени она начинала вспоминать о каких-то других убийствах, которые она якобы совершила.
— Ничего себе! — присвистнул Лева. — Девушка-убийца.
— С одной стороны, я понимаю, что она не могла убить стольких людей, она просто-напросто была как-то связана с информацией по этим убийствам. Может, она работала в прокуратуре или в морге, не знаю. И она придумала, вообразила, что все эти убийства совершила она, что она как бы очищает землю от разных негодяев. Говорю же, у нее — своя философия, она считает, что люди, совершившие тяжкие проступки против нравственности или же конкретные уголовные преступления, но — недоказуемые, такие, за которые им не придется отвечать официально, перед законом, все равно должны нести ответственность и быть наказаны. Больше того, она считает, что такие люди вообще не имеют права на жизнь!
— В сущности, я ее понимаю. Сколько ходит по земле настоящих преступников, которым удалось избежать наказания! Больше того, зачастую они пользуются теми благами, которые достались им от их жертв!
— Вот видишь! Ты понимаешь ее. Она считает точно так же.
— Но, Герман, надо обладать определенной волей и смелостью, чтобы таким образом вершить правосудие. Надо либо на самом деле перенести сильнейший стресс, после которого такому человеку становится на все, в сущности, наплевать. Или, к примеру, она тоже совершила нечто такое в своей жизни, после чего ей самой уже незачем больше жить. То есть она и сама себя приговорила — к тюрьме ли, к смерти ли. Другими словами, она, совершив некую подлость по отношению к определенному человеку, считает, что и у нее тоже нет права на жизнь. Но перед тем как уйти из жизни, она решает стереть с лица земли неких отморозков… понимаешь мою мысль?
— Да, конечно! — с жаром воскликнул Герман, в душе радуясь тому, что Лева оказался достаточно гибким человеком и пока что не считает Нину сумасшедшей.
— И вот она все это совершает, и уже все готово к тому, чтобы ей самой умереть, и в последний момент до нее, до этой молодой девчонки, вдруг доходит, что она не может добровольно уйти из жизни. Она элементарно боится! И тогда она бросается в другую крайность — ей уже хочется спрятаться от правосудия, скрыться, затаиться. Возможно, она хотела своими рассказами о совершенных ею убийствах вызвать в тебе чувство неприязни и отвращения к ней и заставить тебя взять в руки пистолет.
— Лева, что такое ты говоришь?!
— Успокойся. Это же так, вариант. Зачем-то она к тебе прибилась, как к берегу!
— Я все понимаю. И у меня действительно много раз возникало такое чувство, что я вижу перед собой хладнокровную убийцу, которая тоже не должна жить. Но довести меня до такого состояния, чтобы я схватился за пистолет… Не знаю, что она должна была бы для этого сделать!
— Вероятно, признаться в том, что она совершила некое, совсем уж страшное преступление, такое… Словом, требовалось,
— А пистолет? А яд? А способ, при помощи которого она забралась именно в мою машину? Ведь она выслеживала меня! Она оказалась в моей машине не случайно! Она знала, что я покупаю продукты именно в этом супермаркете! И главный вопрос: почему я?
— Не знаю, старик. Знаю одно: пока что тебе надо вычеркнуть весь этот бред из своей головы и постараться сосредоточиться на новой работе. Ты должен быть в теме, понимаешь?
— Да, понимаю, — слабым голосом проговорил Герман.
— Мы с тобой пообедаем в каком-нибудь хорошем местечке. Потом я отвезу тебя домой, ты полежишь на диванчике, почитаешь Бунина, а вечером отправимся к Коровину. Он просто жаждет тебя видеть!
Герман почувствовал усталость. Он так много и эмоционально говорил, что у него, как ему показалось, утомилась даже челюсть. И в горле запершило. И голова разболелась. А когда Рубин сказал про обед, его и вовсе затошнило. Да и Коровина он не очень-то хотел видеть. И не до Бунина ему было!
Но контракт есть контракт, он уже подписан, а это значит, что ему предстоит серьезная работа. А раз так, то и подойти к этому он должен со всей серьезностью и ответственностью. К тому же работа поможет ему отвлечься от этой бредовой истории.
— Лева… — Герман вдруг почувствовал — физически, — как волосы на его голове зашевелились. — Я же папку с нотами оставил!
— Ну и что? У тебя дома разве нет чистых нотных листов?
— Ты не понял! Я уже успел сочинить несколько отличных мелодий для фильма!
— Вот как? — просиял Рубин, но головы так и не повернул, устремив взгляд на дорогу. — Я не знал. Так это же прекрасно!
— Но я их забыл.
— Гера!
— Я серьезно. Напрочь!
— Так вспомнишь, какие проблемы?
— Ты ничего не понял. Я абсолютно их забыл! А темы просто уникальные, и именно они должны стать центральными в фильме. Когда ты их услышишь, ты поймешь, о чем я говорю.
— Говорю же, вспомнишь, просто ты переволновался.
— Лева, мне надо вернуться в лес!
— Хорошо, вернешься, но только не сегодня и не завтра, — уже более раздраженным тоном ответил Лева, и Герман решил больше не поднимать этот вопрос, чтобы окончательно не разозлить своего друга. Он и так сильно злоупотребляет его отношением к себе, его безотказностью, так что проблема возвращения в лес за нотами — это вопрос простой, чисто технического плана. В конце-то концов, Рубин ему не хозяин, чтобы распоряжаться его временем (и им самим!), а поэтому что помешает Герману после переговоров с Коровиным незаметно улизнуть в Киселево на такси? Никто и ничто!
Его так и подмывало ответить: «Слушаюсь и повинуюсь». Но он промолчал. Из уважения к Рубину, который нянчится с ним, как с ребенком.
Они пообедали в «Мосте». Герман, расположившись в удобном креслице и смиренно положив ладони на скатерть, подумал о том, что он давно не ел хорошей ресторанной еды. И что в последние месяцы он готовил себе сам, простую и сытную еду (налегая в основном на блюда из свежих яиц). И что никто-то за ним (кроме Нины, конечно) не ухаживал, не готовил ему и не подавал.