Звуки Азии
Шрифт:
Тропинка
В краю, где лиственница, в краю, где ельники,
деньки воскресные, как понедельники.
Ущелья горные и речки шумные
с утра исхожены зверями умными.
Там к Беловодью, теряясь в травушках,
бежит тропинка из чистых камушков
и на вершине, снегами радуя,
уводит в
по чудной радуге.
Птичий язык
«Ярлынь-и-кир-ру»… Сколько раз
такое в небе повторится!
Язык возможностью горазд
и вытянут в длину, как спица.
Привычный Азии язык,
украсивший весною землю,
и солнца розовый кадык
его явление приемлет.
«Ярлынь-и-кир-ру»… Сколько раз
мне говорила это птица,
а я всё ждал: её рассказ
в степное чудо превратится.
Переведён на языки
народов европейских будет.
И ножницами край реки
я резал вопреки минуте.
Сегодня степь с её теплом
и журавлиным перелётом
сказать готова ветерком
и дымкой утреннею что-то.
«Ярлынь-и-кир-ру»? «Кир-ру лынь!» –
несётся на задворках лета.
И сладким запахом полынь
встречает своего поэта.
Поэт в Багдаде
Слух, приятель, ветром даден,
и на семь вершков могуч.
В старом, тыквенном Багдаде
купишь мёда и сургуч.
Отнесёшь добычу в спальню
юной, ласковой княжне,
чтоб живые, в кольцах, пальцы
не готовились к войне.
Тут эмаль, а там – кинжалы.
Ходят-бродят посреди
слуги в белом, слуги в алом,
и айран разлит в бадьи.
Вес становится условным,
ноги пляшут там и тут,
и серебряные волны
от кальяна в сад плывут.
«Принимай, княжна, с Алтая
шкуры соболя и лис!
Мы сыграли свадьбу в мае,
а в июле – развелись.
И теперь моя свобода,
что росла среди полей,
ищет всюду, ищет брода
к белой рученьке твоей!»
У Багдада соль на шее
проступает в жаркий день.
В опахалах хорошеет
и княжну целует тень.
Просыпаюсь под телегой.
Ни жены, ни дома нет.
Только утренняя нега,
только звание – поэт!
Сон
Собака спит и видит хвост,
он – небоскрёб для блох!
Недостаёт слегка до звёзд,
но всё-таки – неплох.
Канат охотничьего дня
блестит в ночной росе.
Во сне он кружится, звеня,
как белка в колесе!
Вот зашуршали камыши,
до селезня – прыжок…
И страсть печёнку тормошит
ступнями рыжих ног.
Живой пернатый гардероб
мелькнул в зубах на миг,
и скатан туго небоскрёб,
как в доме – половик.
Перекаты Катуни
Цветная пыль, как радуга, повисла
над одиноким камнем и поёт.
Стекая вниз, река не видит смысла
остановить запущенный завод.
С горы спустилась дикою козою,
опасный спуск преодолев за день,
и падает избранницей рябою
в её струю раскидистая тень.
Перелететь бурлящую стихию
боится молчаливая пчела.
Перелетают новости плохие,
хорошие – глядят из-за угла.
Подводный ад средь зелени какой-то,
котёл, кипящий розовой водой!
Качается, как на пружинах койки,
и проплывает мимо сухостой.
Вода старухой кажется беззубой,
когда ворчит на отблески зари
и, ударяясь лбом о камень грубый,
обильные пускает пузыри.
Но зверь придёт и радостно долдонит,
и в берег бьёт копытом молодым…
«Пей, сколько хочешь, вот мои ладони,
в них небо голубиное и дым!
Тебе отдамся всей своей водою,
которую веками можно пить.
Айда со мной, шалуньей молодою,
широкою Сибирью колесить!»
Алтайская осень
Словно Золушка, в полдень сорит высота
лепестками прозрачными мухи.
Флорентийские краски вбирает Алтай
в каменистые поры Белухи.
За песчаной межою – Монголии гонг
и верблюжьи сутулые юрты.
Бог Евразии – здесь… Красотой занемог,
сквозняками от пыли продутой!
Высота высотой помыкает, в снега
уходя, как художник – в работу.
И орлиные гнёзда отыщет нога,
и больничных сиделок заботу.
По биению пульса колючих ключей,