Звуки, которые нас окликают
Шрифт:
Касание порождает цепь касаний. Мою скорлупу приоткрыли, и вот я уже чуть дольше и бережнее перекладываю из своей ладони в ладонь кондуктора три монеты по десять рублей. Даю без сдачи, они любят без сдачи.
Ведь теперь – воздух и свежесть вместо гнетущей пучины.
И – та-дам – полный выпуск без пауз! Такой маленький повод для радости.
Человек за семь лет полностью, говорят, обновляется. Иногда он полностью обновляется мгновенно.
***
«Рома+Виолетта=нихуя» –
Я выложила фото надписи в социальную сеть и «огребла по полной».
Спокойно, мои благовоспитанные, спокойно.
Признайтесь, привлекла бы ваше внимание фраза «Рома + Виолета = ничего»? Мальчик выразился иначе, и мы узнали, насколько ему действительно больно, насколько ему искренне жаль, что с мифической Виолеттой ничего не вышло.
В одном слове – огромный смысл, боль, горечь, обида, смирение.
Он не послал возлюбленную на три буквы. Он не выразился матом при маме, не возразил матом учительнице. Он всего лишь анонимно и максимально искренне поделился чувствами.
Хуйня случается, Рома. Жизнь – одни большие ягодицы.
Арбуз и голубь в разводе
Мои родители развелись недавно, лет пять назад (для меня – недавно). До развода или после, не знаю, мой отец срезал с одной семейной фотографии изображение мамы. На днях я нашла это старое фото, ставшее уже на треть.
Фотография сделана в одном из омских ателье. Пастельного цвета фон, в углу карточки – золотыми цифрами год съёмки. Нас на ней было ещё только трое: мне меньше девяти, а мой брат ещё парил то ли в небесах, то ли в планах. Я гордой птичкой висела в центре кадра: плечи отведены назад, спина прямая, родители держат с двух сторон – чтобы не улетела. Папа слева, мама справа.
Память не подсказывает мне, что надето на папе, а вот мамино изображение помню чётко: бирюзовое платье, светлые короткие волосы уложены, в ушах крупные клипсы с бирюзой, бижутерия под серебро. И от этого бирюзового изобилия мамины глаза казались голубыми.
Чудеснее всего вот что: то ли на фото был брак, то ли у фотографа что-то произошло со вспышкой, но мамины глаза получили блик, который дарил им неестественный, но невероятный блеск. Неестественный, потому что брак был заметен сразу, но убрать дефект никто бы не согласился, смотрелось удивительно.
Брак позволил запомнить изображение. Как оказалось, не зря.
В две тысячи тринадцатом году я записала:
«Мама разбудила меня тихим шёпотом:
– Где у нас фотоаппарат, не помнишь?
Выбираюсь из-под подушки, спрашиваю, зачем он ей. Она суетится возле стола, перебирает тетради на полке.
– Сфотографировать
В стеклянном куполе балкона холодно, пахнет сухим укропом. Стёкла запотевшие. Открываю створку и вижу за тополями яркий розовый свет. Тонкие перья облаков пестрят голубым, фиолетовым и серым. А ещё дальше, за ж/д путями, начинает подниматься золото…
Сегодня было хорошее утро. Давно такого не было…
Родители стояли в моей спальне вместе. Мама напомнила отцу, что когда-то он делал сам мебель и неплохо было бы смастерить мне шкаф. Она сказала ему:
– Я верю, ты сможешь.
И так робко провела ему ладонью по груди, а он улыбнулся».
А потом фотография стала уже. А я поняла, что должна сохранять детали.
Недавно купила в подарок мыльного медвежонка – охристый кусочек мыла сантиметров десять с лапками и ушами, выполненный так, что не отвести глаз. А с дарением затянула, забросила мыло в рюкзак, и жизнь использовала шанс поучить.
Не сделал вовремя – опоздал. Не подарила медведя – стёрлись глаза и нос, аккуратные чёрные точки и красная ягодка посреди – всё обратилось в мыльную крошку.
Усваиваешь урок, начинаешь толковать детали повсюду и попадаешь в ловушку. Есть смысл, нет – всё равно заложишь, на всякий случай.
Ехала недавно в автобусе, у окна. Смотрю – на дороге осколки арбуза, свежая мякоть блестит на асфальте, тянется на несколько метров. Проезжаем чуть дальше – вижу на дороге плоского голубя, прижатого шинами. Его мякоть не тянется, осколков нет.
И по старой русской традиции я начинаю ждать чего-то третьего.
А третьего знака всё нет. Тревожно. Автобус едет и едет, асфальтовая лента бежит перед глазами, чиста и пустынна.
Мне страшно говорить и писать слово «смерть», поэтому я скажу, что арбуз и голубь в разводе. Развод похож на смерть.
И всё, что ты можешь, чтобы её пережить, – это спуститься в свой две тысячи тринадцатый по словам: «балкон», «утро», «поднимается золото». («Там… красота!», «Я знаю, ты сможешь» – голосом мамы. Снова холодно, пахнет укропом.) Сойти по ступенькам, только бы не с ума: очень сумасводяще быть единственным общим для двух родных. Иногда я почти этого не могу.
Просто Галина. Просто Владимир.
По-прежнему мама, всё так же папа.
А между – смерть.
Я точно знаю, откуда в моём организме поднимаются слёзы. Плачу каждый раз, думая о том, где сейчас лежит отнятая у меня треть фотографии.
Когда тебе будет очень плохо, потрогай, разгляди, запомни детали, чтобы понять, что ты ещё жив.
Сфотографируй небо,
рассмотри подольше старое фото,
подари медвежонку время.
У чужого счастья на краю