Зыбучие пески
Шрифт:
На столе рядом с термосом с кофе лежит кучка мятных шоколадок, пластиковые упаковки молока и кубики сахара. Я завтракала всего два часа назад, но все равно ем шоколадки, сворачиваю шарики из серебряной фольги и строю из них пирамиду. Я не спрашиваю, хочет ли кто-то еще шоколада, я спрашиваю, можно ли покурить. Сандер просит меня воздержаться (типичное сандеровское словечко), потому что стоит нам выйти из комнаты, как на нас накинутся журналисты, и это «неразумно из соображений безопасности».
Фердинанд спрашивает, не сгодится ли мне снюс. Разумеется, она употребляет снюс. Наверно, подмышки она тоже не бреет.
Я знаю пару охранниц из следственного изолятора,
– Нет, спасибо, – благодарю я. – За последние девять месяцев мне столько раз предлагали снюс, сколько другим женщинам не предлагают за всю жизнь.
– Разве ты не знаешь, что курение вредно? – шипит Блин мне в ухо. – Это приводит к преждевременной смерти.
Я не знаю, шутит он или нет.
Прокурор сегодня будет говорить о моей смерти. О том, что мне следовало умереть. Вот что она собирается сказать: мы с Себастианом решили отомстить всем, кто нас предал. Мы поехали в школу с бомбой в одной сумке и с ружьем в другой, чтобы убить как можно больше людей. Стрельба закончилась смертью Себастиана. Я тоже должна была умереть, но не умерла, хотя обычно при расстрелах в школах живых не остается. Безумец или безумцы решают отомстить своим одноклассникам, стреляют по всем подряд, пока не прибудет полиция, а потом или кончают самоубийством, или убивают друг друга, или вызывают на себя огонь полицейских.
Если только они не струсят, разумеется. Только трусы выживают. И вот я тут сижу, живая-живехонькая, в Стокгольмском суде, перед залом номер один. Жалкое ничтожество, как утверждает прокурор.
Я решаю не отвечать Блину. Охранник открывает дверь и сообщает, что можно идти. Сандер собирает свои вещи, а я в последний раз собираю пирамиду из серебристых шариков. Фердинанд снова спрашивает, не хочу ли я снюс. Я качаю головой. Видимо, вид у меня такой, словно я умру без никотина.
– Никотиновая жвачка! – восклицает она, счастливая от того, что ее осенила эта гениальная идея.
Фердинанд начинает рыться в своей гигантской сумке, но тут Сандер прищелкивает языком. Он ни за что в жизни не позволит, чтобы я жевала жвачку во время заседания суда. Мы проходим в зал.
У Зови-меня-Лены раскрасневшиеся лоснящиеся щеки. Наверняка ее день начался с пресс-конференции на ступеньках здания суда. Погода стоит отличная. Прохладно и солнечно. Я готова поспорить на деньги, что она обожает пресс-конференции на лестнице.
Очень важная персона в очень интересном фильме.
И наверняка она пришла сюда сегодня пешком, потому что движение – это жизнь. Уверена, Лена Перссон поднимается по лестнице вместо лифта и считает, что это позволяет ей спокойно слопать две булочки или одно пирожное с марципаном за чашкой кофе на работе. Зови-меня-Лена похожа на человека, который покупает гособлигации и имеет пенсионный вклад. Наверняка она закончила университет без единого кредита (долги лишают свободы). И мне не нужно сильно напрягаться, чтобы представить ее квартиру в доме коттеджного типа: сосновые панели в гостиной, ловушки для снов над кроватками детей, самая большая в Швеции коллекция керамических лягушек в стеклянном шкафу. Сейчас ее очередь выступать. Я ненавижу главного обвинителя Лену Перссон.
После девяти месяцев газетных статей и телевизионных программ, где всем, всем без исключения, кроме меня,
А теперь, как прокисшие сливки на отравленном диоксином лососе, очередь обвинителя выступать. Она будет рассказывать историю о серийной убийце, которая собиралась застрелиться, но не осмеливалась. Трусихе, не готовой отвечать за последствия своих поступков, надеющейся, что ей удастся избежать правосудия.
Обо мне.
Сандер может до хрипоты объяснить, но я все равно не понимаю, почему она начинает первой. Один или два дня она будет поливать меня грязью. А потом, когда мы закончим, ей снова дадут слово. И тогда она вызовет свидетелей – одного за другим. И все они убеждены в том, что я настоящее чудовище.
Сегодня, и, наверно, не только сегодня Лена Перссон королева. Трибуна принадлежит ей. Мама так бледна, что кажется, ее лицо намазано белилами. У папы на лбу выступили капельки пота. Сандер полностью расслаблен. Но только меня нет в списке приглашенных на эту вечеринку с коктейлями. Я главное блюдо. Это меня они будут есть, в мою плоть будут втыкать лопатки для торта. Мы будем слушать. Смотреть фотографии, рисунки, оружие, протокол. Читать мои мейлы. Мои смс. Мои посты на «Фейсбуке». Изучим историю звонков, содержимое моего компьютера и моего шкафчика в школе.
Мы будем читать записи на обратной стороне обложки учебника, цитату из стихотворения, которая звучит: «Когда больше нечего ждать и нечего терять». По мнению Лены, она свидетельствует о желании умереть.
На следующей неделе Лена Перссон вызовет свидетелей, которые «расскажут все». И если бы она могла решать, она бы непременно устроила так, чтобы мое нижнее белье послали по залу, чтобы все могли его понюхать.
Меня запускают в зал последней. Я сажусь на свое место и смотрю в стол. Слава богу, у меня нет возможности поговорить с родителями. Им нельзя со мной говорить, нельзя обнимать меня, поправлять мне волосы. Блину бы эта сцена понравилась. Он знает, что журналисты следят за каждым моим шагом, и эта сцена пошла бы нам на пользу. Ему бы понравилось, если бы мама пригладила мне челку и убрала прядь волос за ухо. Она всегда так делала. Если бы только журналистам удалось поймать момент, когда она это делает. Большой палец и указательный, волосы за ухом, можно даже сделать видео и выложить на «Фейсбук». Фото с одним мотивом на протяжении тридцати лет. Видео тающих ледников. История, как молодая и красивая девушка подсаживается на кристаллический метамфетамин и за два года превращается в беззубую старуху. Картинки сменяют друг друга. Майе поправляют челку. Сначала у нее на голове младенческий пушок, потом локоны, потом первая самостоятельно подстриженная челка в садике, первая краска без маминого разрешения, первое причастие, праздник середины лета, Люсия, косички с потерянными резинками, отросшие волосы, вымытые тюремным шампунем, не видевшие ножниц одиннадцать месяцев.
Журналисты будут смотреть, как мама будет со мной нянчиться. Блин обкакается от счастья. Я сижу на своем месте и думаю о всякой ерунде.
Лена Перссон включает микрофон. В динамиках трещит.
– Добро пожаловать, – говорит председатель суда с обвиняющими нотками в голосе. Он уступает трибуну обвинителю. У Лены от волнения красные щеки.
– Ответчица обвиняется в соучастии в убийстве, поскольку не попыталась предотвратить расстрел. Вместе с Себастианом Фагерманом… – читает она вслух текст.