...И грянул гром
Шрифт:
— Как там папа? А то ведь от него ничего не дознаешься. Что ни спросишь, ответ один: «Все хорошо, прекрасная маркиза», а из госпиталя почему-то не выписывают.
Ирина вдруг поймала себя на том, что именно этими словами отговаривался Турецкий и с ней, когда она особенно допекала его вопросами. «Все хорошо…» А продолжают держать в госпитале, хотя ранение, казалось бы, незначительное.
Впрочем, она-то что понимает в хирургии?!
От этой мысли, даже несмотря на выпитый коньяк, ей стало окончательно тошно, и она решила завтра же пойти к заведующему отделением, чтобы поговорить с ним начистоту. А пока что…
— Есть будешь?
— Мама! Что с тобой? —
— Прости, сейчас разогрею.
Повернулась было, чтобы пойти на кухню, как вдруг что-то заставило ее задеть тему, о которой она никогда не говорила с дочерью:
— Прости за любопытство, Ниночка, но… у вас в классе мальчики травкой не балуются?
Нина удивленно уставилась на мать:
— С чего бы ты это, мама?
— Ну-у, видишь ли… у нас в Гнесинке…
— Ага, понятно, — хмыкнула Нина. — И ты вдруг забеспокоилась, что твоя подрастающая дочь…
— Упаси бог!
— В таком случае скажу тебе откровенно. Не только мальчики покуривают, но и девочек порой угощают. И должна сказать тебе, не только травкой.
У Ирины Генриховны широко раскрылись глаза, она уже забыла, зачем шла на кухню.
Ее дочь училась в довольно приличной школе, с охранниками и прочим наворотом, что иной раз даже родители учеников не могли пройти в здание школы.
Не очень-то уютно чувствовал себя этим вечером и Александр Борисович Турецкий. Во-первых, продолжала тревожить задетая пулей кость, время от времени напоминающая о себе почти зубной болью, а во-вторых… Пожалуй, именно это, второе, и не давало ему сейчас покоя.
Дело по факту исчезновения сына Марины Чудецкой, который среди наркоманов уже поимел кликуху Пианист, вдруг стало обрастать зловонной плотью, и теперь вряд ли кто смог бы поручиться, что оно закончится хеппи-эндом, как любит говорить нынешняя молодежь. А ведь именно на счастливый конец и рассчитывала несчастная мать Чудецкого, когда попросила Ирину переговорить со своим влиятельным мужем, чтобы тот, не поднимая волну, помог найти ее сына. И он «помог»!..
И теперь, если не удастся вытащить этого девятнадцатилетнего дурачка из той глубочайшей задницы, в которую он забрался по собственной дурости, то… что? А тогда убитой горем матери, которая в лучшем случае будет отправлять дорогие посылки на зону, а в худшем — справит поминки, не объяснишь, что во всем виноват только он сам, ее ненаглядный Дима, и никто другой. Ослепленная жгучим материнским чувством, она будет обвинять кого угодно в том, что случилось с ее сыном, но только не своего ненаглядного мальчика. Да и Ирина, ввязавшаяся в это дело, тоже хороша…
Пожалуй, именно этот фактор и волновал Турецкого более всего. Зная свою жену и ее отношение к жизни, он догадывался, что она, в отличие от той же Марины Чудецкой, будет винить в случившемся в первую очередь себя, и только себя. Не углядела, мол, недосмотрела. И в те дни, когда парень садился за инструмент, затянувшись предварительно косячком в мужском туалете, ей бы схватить его за шиворот да мордой провести по клавишам, а она… Влюбленная в декадентское течение российской культуры, представители которого могли позволить себе и травку, и порошок, она не видела в этом ничего страшного, тем более криминального — и даже принимала самое активное участие в студенческих диспутах на эту тему.
Додискутировались!
Впрочем, чего кулаками без толку махать, когда вся морда в крови?
Все еще сжимая в руке мобильник, по которому он только что разговаривал с Денисом Грязновым, Турецкий довольно резко повернулся на кровати и едва не вскрикнул от
Ступив босыми ногами на пол, убедился в том, что голова вроде бы не кружится, и осторожно прошлепал к тумбочке, на которой громоздился телевизор. Все так же осторожно нагнулся, достал из-за задней стенки тумбочки оставленную Меркуловым бутылку армянского коньяка, зубами вытащил пробку и прямо из горлышка, чтобы по палате не разлилось терпкое коньячное амбре, отпил несколько глотков. С прежней осторожностью поставил бутылку за тумбочку и, явно довольный собой, присел на стул.
Теперь уже можно было более спокойно обдумать создавшуюся ситуацию.
Когда решение созрело окончательно, достал из-под подушки распухшую от многолетних записей телефонную книжку, нашел номер заместителя начальника столичного Управления наркоконтроля, с которым у него сложились не только вполне нормальные служебные отношения, но и чисто человеческие, что на данный момент было особенно важно, и медленно, цифра за цифрой, набрал его. Пока шел сигнал, еще раз мысленно проговорил все то, что он будет вынужден выложить Замятину про Пианиста, то есть Чудецкого, и «Аризону», на которой, судя по всему, и завязываются все узелки. Про убийство Валерии Лопатко решил пока что умолчать. Этим делом занимался МУР, и еще неизвестно, имеет ли Чудецкий хоть мало-мальское отношение к этому убийству.
Наконец-то Замятин соизволил взять трубку, и, когда прорезался его голос, посаженный от непомерного курева, Турецкий пробасил:
— Господин полковник? Рад вас приветствовать. Турецкий беспокоит.
— Господи! Александр Борисович! Рад слышать. А то тут шепоток прошел, будто бы вы…
— Все это вражьи происки, — ухмыльнулся Турецкий. — Однако вынужден признаться, что пока нахожусь в Бурденко на излечении. Думаю, скоро выпишут.
— Может, помочь чем? — сразу же отреагировал Замятин. — Честное слово, только рад буду.
— Да вроде бы окружен таким вниманием, что даже выписываться отсюда неохота, — признался Турецкий. — Даже бутылка с коньяком за тумбочкой стоит. Так что спасибо за предложение. Выпишусь, обязательно еще одну разопьем.
— Тогда говори, что надо.
— Все той же помощи, Михаил Иванович. Вернее, прошу посодействовать моим коллегам из «Глории».
— Что-то связано с наркотиком?
— Да. Есть такой ночной клуб — «Аризона», так вот…
Турецкий уже хотел было рассказать про сверхталантливого пианиста Дмитрия Чудецкого, который попал на таблетки экстези в этой самой «Аризоне», будь она проклята, как вдруг невольно замолчал, уловив в трубке непонятное бормотание Замятина.
— Михаил Иванович… ты что, уже наслышан про этот клуб?
— Более чем. Впрочем, излагай… Когда Турецкий рассказал все то, что детективам «Глории» удалось узнать про Чудецкого, в связи с его исчезновением, Замятин какое-то время молчал, видимо пытаясь соотнести услышанное с той оперативной информацией, которую имел по «Аризоне», наконец произнес с хрипотцой в голосе:
— Насколько я догадываюсь, этот самый Чудецкий вляпался в более чем серьезную неприятность, и дай-то бог, чтобы это было не так. Теперь что касается этого дела. Сам понимаешь, прямо сейчас ничего конкретного я сказать не могу, потребуется выяснить кое-какие детали. Так что неплохо было бы, чтобы завтра в одиннадцать мне перезвонил твой Грязнов, и уже тогда… Думаю, что в интересах дела мне придется с ним встретиться.