...И грянул гром
Шрифт:
Мирный и довольно крупный, почти растекающийся в своем кресле, с такими жирными, нечесаными волосами, которые сальными прядями спускались на плечи, он представлял собой довольно омерзительное зрелище. Впрочем, и нарисовавшийся в его берлоге гость, видимо, не вызвал у него положительных эмоций. Стакан скользнул прощупывающим взглядом по тщедушной фигуре сорокалетнего мужика, видимо, определил ему свою собственную оценку, сплюнул и тяжело, словно давний астматик, произнес:
— Агей?
— Ну!
— Гну! Я тебя иным представлял.
Агеев только плечами пожал.
Стакан еще раз прошелся своими
— Мент?
Растерявшийся от неожиданности Агеев наморщил лоб, а Стакан уже гнул свое:
— Так я же с вами в завязке. Или ты из новеньких?
Вполне возможно, что этот жирный боров гнал тюлю, проверяя купца на вшивость, и можно было бы свободно заболтать его, однако Агееву уже стал надоедать весь этот цирк, и он ощерился в злой ухмылке.
— Про свою завязку с ментами ты будешь им же и докладывать, а мы с тобой о другом потолкуем.
— Что?! Чего-о-о?
В этот же момент Агеев уловил, как к нему метнулась фигура Длинного, в руках которого что-то блеснуло, но он даже не стал тратить на него время. Длинный словно наткнулся на резко выброшенный тяжелый кулак и, охнув, будто подкошенный, мешком завалился на пол.
Филипп посмотрел на распластавшееся тело, поднял с пола никелированный кастет и шагнул к креслу.
Видимо не ожидавший ничего подобного, Стакан продолжал восседать в своем кресле, и, только когда непонятный гость сделал шаг в его сторону, он невольно сжался и, проглатывая окончания слов, забормотал:
— Ты… ты чего? Я же плачу… как и договаривались.
Однако этот непонятный мужик, прикрывшийся рекомендацией Пианиста, будто его не слышал.
— Где Пианист? — угрюмо процедил он, и Стакан вдруг понял, что ему же будет лучше, если он не будет сейчас возникать и давить на психику.
И в то же время опять этот проклятый Пианист… Будто не по его наводке здесь нарисовался этот урод.
— Пианист?.. — выдавил он из себя, не в состоянии понять, чего от него хотят. — Какой Пианист? Ты же сам сказал, что…
— Будешь крутить яйца, вырву мошонку! — сквозь зубы процедил Агеев, и на его щеке дернулся какой-то нерв. — Когда ты его видел последний раз?
По реакции хозяина этого чердачного города было видно, что он не имеет никакого отношения к исчезновению студента музыкального колледжа, по крайней мере он не кантуется сейчас на этом чердаке, и теперь надо было выжать из этой жирной скотины всю информацию, которая могла бы пригодиться в поиске Чудецкого.
— Ну же! Рожай!
Насилуя свои мозги, отчего на лбу пролегли две глубокие морщины, Стакан пытался вспомнить, когда же он действительно видел Пианиста в последний раз. Точнее, когда тот в последний раз покупал здесь марихуану? Наконец, видимо, вспомнил:
— Дней пять назад. Может, неделю.
— А точнее?
— Пять… пять дней. Как раз товар поступил.
— И чем он отоварился?
— Как — чем? — удивился Стакан. — Травкой. Как всегда.
— И… и что? Больше ничем? — подозрительно спросил Агеев, вспомнив, что в тайничках исчезнувшего студента лежала не только травка, но и колеса. Экстези.
К хозяину чердачного городка, видимо, стала возвращаться его привычная наглость, и он снова сплюнул себе под ноги:
— А ты у него сам спроси. Он
И тут же взвизгнул от боли, когда Агеев схватил его всей пятерней за мошонку.
— Я тебя предупреждал, что яйца оторву? Так вот еще одно лишнее слово…
— Хорошо, — простонал Стакан. — Пусти.
Агеев разжал пятерню.
— Кроме травки чем еще он у тебя отоваривался?
На мясистом лице чердачного пушера застыла маска боли, однако он нашел в себе силы отрицательно качнуть головой.
— У меня… кроме травки… нет больше ничего. Чего ты домотался? Менты ведь знают.
— А колеса?.. Где он экстези брал? Разве не у тебя?
— «Экстези»… — Несмотря на боль в мошонке, Стакан все-таки заставил себя язвительно ухмыльнуться. — Экстези — это не по нашим карманам. Здесь только травкой балуются да еще винтом, пожалуй. Тебе об этом и участковый наш подписку даст. А экстези… Экстези по ночным клубам да по дискотекам ищи, там где «зелень» в карманах шуршит.
Агеев не мог не верить хозяину чердачного городка и все-таки не удержался, спросил:
— А если узнаю, что он у тебя экстези брал? Стакан как на больного покосился на Агеева и уже в свою очередь спросил:
— А сам-то он на кого показывает? Или, может, на меня всех кошек вешает? Музыкантишка долбаный!
Судя по всему, он уже принимал Агея за оперка из службы наркоконтроля, который пытается нащупать тот канал с экстези, которым пользовался Пианист, видимо серьезно подзалетевший на своих колесах. И Агеев не стал его в этом разуверять:
— На тебя и показывает.
— С-с-сука!
— Верю. И все-таки где он мог брать экстези? Уже явно успокоившийся Стакан, видимо окончательно решив, что нарисовавшийся в его владениях оперок не принесет ему особо больших хлопот, если, конечно, с ним вести себя по-людски, пожевал своими мясистыми губами, пожал плечами:
— Я бы сдал этого козла, влет сдал, но не знаю. Клянусь!
— И все-таки? Он закатил глаза, и на его лбу снова пролегли две глубокие морщины мыслителя.
— Кто-то мне говорил — правда, я уже не помню, кто конкретно, — что Пианист в «Аризону» зачастил, так, может, там отоваривается?
Агеев полоснул по крысячьим глазкам хозяина чердачного борделя пристальным взглядом.
«Аризона»… Так назывался ночной клуб, посетить который мог далеко не каждый студент. А тут вдруг… зачастил… отоваривается. Что это — лапша на уши, чтобы только отвести от себя сиюминутную беду? Элементарный перевод стрелок? И в то же время… Экстези — это не только совершенно иной приход, чем от того же винта или мульки, [10] но и определенное наличие монет в кармане, о чем и говорил этот разжиревший хорь. И наркоман, подсевший на винт или ту же мульку, никогда не позволит себе поменять пару-тройку фуриков [11] на таблетку экстези.
10
Мулька — готовый к употреблению раствор эфедрона.
11
Фурик — пузырек с винтом, или «черным».