...и Северным океаном
Шрифт:
— Все на свете проходит… — твердил Нансен.
А на душе было все беспокойнее и беспокойнее. Как-то в конце марта он определился по солнцу — и не поверил себе: получилось, что они находятся лишь на 85°30/; между тем им даже при самом черепашьем ходе полагалось бы пересечь 86-ю параллель. Ошибки в наблюдении? Или нечто гораздо худшее — ошибочный расчет на благоприятный дрейф льдов?
На семнадцатый день пути, когда погода немного смягчилась и было «всего» 30 градусов мороза, Йохансен провалился в полынью. Мгновенно поставили палатку. Лежа в спальном мешке
3 апреля Нансен снова определился — и что же: их путь все еще не пересек 86-ю параллель! Пока они делают два шага к северу, лед под ними успевает продвинуться на шаг к югу. Повинуясь каким-то капризам течения, не предвиденным Нансеном, он сводит на нет все усилия.
4 апреля, проваливаясь в полыньи, припорошенные снегом, двое переползли, наконец, через невидимую черту 86-й параллели. После этого они еще три дня тащились по отвратительному льду.
Когда даже удары палками не смогли поднять полумертвых собак, Нансен прошел вперед, выбирая торос повыше. Вскарабкавшись на него, он увидел к северу непроходимый ледяной хаос.
Никому не удавалось еще проникнуть так близко к полюсу. Внизу, за торосом, лежали, тяжело дыша, измученные псы. Йохансен ждал его решения. Если он скажет «вперед», Йохансен впряжется в нарты. Но что дальше?
Смерть!
И, даже не на полюсе, а скорее где-то на дороге к нему. В лучшем случае — на обратном пути. Смерть без пользы для науки.
Нансен тяжело сполз с тороса и, пока Йохансен ставил палатку, определил координаты лагеря — 86°14'. Значит, до полюса остается 419 километров.
Нет, не дойти, не одолеть. Вот если бы одна лишняя собачья упряжка…
Нансен воткнул древко с маленьким норвежским флагом по одну сторону палатки, Йохансен — по другую: пусть этот лагерь будет последним. Потом они досыта наелись и заползли в спальный мешок, чтобы с утра повернуть на юго-запад — туда, где в нескольких сотнях километров от их стоянки мыс Флигели стынет над необитаемой Землей Франца-Иосифа…
Остановились часы, только и всего…
Тот ровный, удобный для саней лед, которого так недоставало по пути к полюсу, теперь, когда они повернули почти под прямым углом, стлался легкой дорогой к дому. Они мечтали о том, что быстро дойдут до Земли Франца-Иосифа и оттуда переберутся на Шпицберген. А там, возможно, застанут корабль и, чего доброго, осенью будут дома. Дома!
Правда, случилась неприятность — на одном из привалов Йохансен, потянувшись за часами, убедился, что они остановились. Нансен торопливо полез в карман и застонал:
— Мои тоже!
Оба проспали слишком долго, и завод кончился. Печально: теперь нельзя будет точно определять долготу того места, где находишься. Но ошибка не должна быть большой, часы Нансена, видимо, остановились совсем недавно. И вообще не стоит огорчаться — все идет превосходно, лед гладкий, собаки бегут бодро.
Запись в дневнике через
«Собакам, по мере того как число их уменьшается, становится все тяжелее и тяжелее… После полудня набежали облака и ветер усилился, а к трем часам закурилась настоящая вьюга… Все более и более удивительным становится то, что, продвигаясь на юг, мы никак не можем обнаружить признаков земли».
Главное было не в полыньях и вьюгах, не в убыли сил и не в нарастании усталости. Был враг посильнее всех этих одинаково опасных врагов, соединившихся вместе: неуверенность.
Примерно там, куда тащились они, на картах значилась открытая экспедицией Пайера Земля Петермана. Но ее не было.
Что это значило? Либо они из-за неверных часов неправильно определяют долготу и на самом деле зашли вовсе не к Земле Петермана, а черт знает куда, либо эта земля— совсем крохотная. Нансен не мог допустить возможности еще одного «либо»…
Он рассчитывал к концу мая, в разгар арктической распутицы, шагать по суше. Но их ноги все еще скользили по льду, вязли в снежной жиже. Казалось, что потрескался, разом придя в негодность, весь ледяной панцирь океана. Облачное небо всюду темнело отражением появившихся полыней.
Прошел май, начался июнь, а земли по-прежнему не было. Широкая полынья преградила путь, сзади раскрылась еще одна. Чтобы выбраться с ледяного острова, надо было починить каяки, изрезанные, изрядно помятые в дорожных передрягах.
На это ушла неделя чуть не круглосуточного труда. Когда каяки удалось починить, лед при подвижке закрыл полыньи. Нансен с Йохансеном взвалили каяки на сани и зашагали по свежевыпавшему липкому снегу.
Успех настоящему арктическому путешественнику приносит чаще всего не рывок, не минутное сверхчеловеческое напряжение. Тому, кто, ярко вспыхнув, быстро гаснет, трудно добиться многого в туманах Севера.
Непрерывное упорное преодоление повторяющихся в разных сочетаниях тысяч однообразных препятствий — вот, в сущности, из чего обычно слагаются будни победителей Арктики. Неистощимое терпение становится тут одной из главных добродетелей. Терпение и упорство! Упорство, не ослабевающее ни на миг, подчинение одной цели всех мыслей, всех движений, всех желаний…
Запись Нансена в середине июня. «Сегодня ровно три месяца, как мы покинули «Фрам». Четверть года блуждаем мы по этой ледяной пустыне и все еще остаемся в ней. Я не представляю больше, когда придет конец этому; могу лишь надеяться, что он не так далек, пусть кончится чем угодно, открытой водой или сушей… Единственное утешение — сознание, что хуже уже быть не может».
Прошло еще несколько дней. Впервые за месяцы изнурительного пути Нансен, несмотря на страшное утомление, ночами лежал без сна, мучительно думая об одном и том же. Пусть он ошибается в вычислениях долготы из-за злосчастной остановки часов. Но ошибка не может быть особенно грубой. Они должны находиться теперь где-то возле мыса Будапешт, который поднимается над обозначенной на карте Пайера Землей Вильчека. Мыс же словно провалился. На горизонте — только льды.