...и Северным океаном
Шрифт:
Нансен старался никогда не напоминать, что он — старший. Двое делили пищу, труд, радость и были довольны друг другом.
Когда хижину почти засыпало снегом, у них началось что-то, похожее на зимнюю спячку. Еда и сон. Сон и еда, Утром — кусок вареного медвежьего мяса, вечером — кусок жареного медвежьего мяса. Без хлеба, без приправ. Как. лакомство — кусочки поджарившегося сала из жировых ламп. Одни и те же разговоры: о доме, о «Фраме» и непременно — о том, какой это остров дал им приют и где он находится. Изредка — вылазка наружу: их зимняя одежда превратилась
Даже дневники были почти забыты. Мозг работал вяло, не хотелось двигаться, следить за собой.
За стенами выла пурга. День, второй, третий, неделю… Не верилось, что где-то, в каком-то другом мире, люди ходят в театры, носят чистое белье, нюхают цветы, умываются с мылом, зажигают электрический свет.
Тот бесконечно далекий мир вспоминался как сон, как сказка.
Первые птицы появились в конце февраля. Их голоса как бы согревали морозный воздух. Небольшая стайка люриков летела с юга и скрылась за горой. Птицы лишь чуточку опередили солнце.
При его свете Нансен с Йохансеном наконец разглядели друг друга. Каждый находил, что другой похож на самого жалкого бродягу, грязного, заросшего, со слипшимися, всклокоченными волосами. Подобных субъектов, конечно, не пустили бы в порядочное общество…
Нансен все чаще задумывался о «Фраме». Он не сомневался, что Свердруп выведет корабль. Но теперь могло случиться, что «Фрам» придет в Норвегию раньше их. Какой удар для Евы, для бедной матери Йохансена! Сколько горьких ночей без сна!
С каждым днем выше солнце, сильнее птичий гомон и нестерпимее бездействие.
Наконец настает час расставания с островом. Тяжело нагруженные сани стоят возле хижины, и Нансен торжественно читает вслух:
— «Вторник, 19 мая 1896 года. Мы вмерзли в лед к северу от острова Котельного…»
Дальше шло описание дрейфа «Фрама», похода полюсной партии, открытия Белой Земли. Послание к тому, кто найдет его, заканчивалось так:
«…Сюда прибыли 26 августа 1896 года и нашли необходимым здесь перезимовать. Питались медвежьим мясом. Сегодня отправляемся к юго-западу вдоль земли, чтобы наикратчайшим путем добраться до Шпицбергена. Полагаем, что находимся на Земле Гиллиса».
Первый краткий отчет об экспедиции Нансен засунул в цилиндрик от примусного насоса и подвесил под потолок хижины.
Оба впряглись в нарты — ох, какими тяжелыми показались они с непривычки! — и зашагали на юг, туда, куда тянулась цепочка неведомых островов.
Началась знакомая, набившая им оскомину дорога со льдами и полыньями, с трещинами, прикрытыми снегом, с внезапными вьюгами, с надеждой, сменяющейся разочарованием, и с разочарованием, сменяющимся надеждой.
Однажды Нансен провалился в забитую снегом и ледяной кашей трещину. Яльмар успел вытащить его в последний момент; еще секунда — и конец.
Они пережили затем самые страшные, самые трагические минуты за все путешествие: ветер унес привязанные недостаточно надежно каяки. А в них было оружие, патроны, мясо. Потерять каяки — верная гибель.
И Нансен, отдав Спутнику часы, бросился в ледяную воду. Он
Нет, не догнать! Но лучше сведенным судорогами комком пойти на дно, чем медленно умирать на льду.
И он сделал последний рывок…
Уцепился за конец торчащей над каяком лыжи. Теперь только подтянуться. Окоченевшее, сведенное холодом тело, непослушно. Но вот нога заброшена. Еще усилие. Нет, не получается. Еще, еще…
Он в каяке! Спасены!
А каяки они покинули потому, что в одном месте Нансен уловил сходство очертаний берегов бесконечно тянувшегося архипелага с береговой линией на карте южной части Земли Франца-Иосифа. Это поразило их, оба торопились подтянуться на высокий ледяной выступ, чтобы проверить догадку. Тут уж было не до крепких узлов на ремнях, державших каяки…
То, что произошло вскоре, описано Нансеном и вошло, кажется, во все хрестоматии о путешествиях.
Он поднялся на высокий торос, чтобы лучше оглядеться. И вдруг услышал собачий лай, а затем и человеческий голос, первый за три года. Нансен бросился в ту сторону. Человек!
«Мы быстрыми шагами приближались друг к другу, я замахал ему шляпой, он сделал то же. Я услышал, что человек окликнул собаку, прислушался — он говорил по-английски. Когда я подошел поближе, мне показалось, что я узнаю мистера Джексона, которого видел, помню, один раз. Я приподнял шляпу, мы сердечно протянули друг другу руки.
— Хау ду ю ду? (Как поживаете?)
— Хаю ду ю ду?
Над нами висел туман, отгораживавший от остального мира. У ног громоздился исковерканный сжатиями плавучий лед. Вдали сквозь туман маячил клочок земли.
А кругом — только лед, глетчеры и туман. С одной стороны стоял европеец в клетчатом английском костюме и высоких резиновых сапогах, цивилизованный человек, гладко выбритый и подстриженный, благоухающий душистым мылом, аромат которого издалека воспринимало острое обоняние дикаря; с другой — одетый в грязные лохмотья, перемазанный сажей и ворванью дикарь с длинными всклокоченными волосами и щетинистой бородой, с лицом, настолько почерневшим, что естественный светлый цвет его нигде не проступал из-под толстого слоя ворвани и сажи, наросшего за зиму и не поддававшегося ни обмыванию теплой водой, ни обтиранию мхом, тряпкой и даже скоблению ножом. Ни один из нас не знал, кто стоит перед ним и откуда пришел…
Но вот при каком-то оброненном мною слове он вдруг остановился, пристально посмотрел на меня и быстро спросил:
— Не Нансен ли вы?
— Я самый!
— О Юпитер! Я рад вас видеть!
И, схватив мою руку, он снова потряс ее. Лицо его озарилось самой приветливой улыбкой, и темные глаза засветились радостью от столь неожиданной встречи».
Эта встреча могла произойти несколько раньше. Разведочные партии экспедиции английского путешественника Джексона, зимовавшей на Земле Франца-Иосифа, — это была именно она, а не мифическая Земля Гиллиса, — только немного не дошли до каменного зимовья на безымянном острове.