...Имя сей звезде Чернобыль
Шрифт:
13. Аня снова в своей квартире. То на балкон выйдет, смотрит, слушает вечерний город, постоит возле телевизора, на кухню пошла, включила приемничек — нет, ничего, и никто не сообщает. Соседка в дверь позвонила, не заходя, спросила:
— Ну что? Ничего? Это я в магазин выбегала, и, думаю, может, что-то уже сообщали.
От порога смотрят телевизионную передачу «Время».
— Что слышно о Косте, не позвонил?.. Из соседнего дома парень хотел на своей машине в Киев съездить, его брата, пожарника, тоже увезли. Так знаете, машины
— Не выпускают? — не понимает Аня.
Аня осталась наедине со своим всем. С тем, кого у нее, возможно, уже и нет. И с тем, кому еще быть.
— Ну вот, мой сынок дорогой, вот в какое нехорошее время мы захотели тебя увидеть! И почему мы с папкой так уверены, что это ты, а не девочка, доченька? Но это все равно. Где, где наш папочка, где он сейчас?..
Снова заглянула на минутку соседка.
— Не буду заходить. Ой, у Прохоренко несчастье! Умер их старик. Лежал пластом пять лет, и надо же, чтобы именно теперь…
И тут же убежала. Странное существо, видимо, из тех, для кого общая беда-тревога — как быстрое течение для форели: легче дышится.
Аня не знает, как заглушить свое беспокойство. Достала из шкафа фотоальбом и села к столу. Ревет за окном вертолет, таща за собой направленный к земле столб света — прожектор.
На столе множество фотографий и на всех, где есть Костя, он обязательно смеющийся, озорующий. Вот эта: опрокинулся на траву, лохматая собака облизывает его лицо, а он обхватил ее и хохочет.
Вдруг голос из телевизора:
— «В Чернобыле на атомной станции произошел пожар. Последствия ликвидируются».
И ничего больше. Аня вслушивается. А на фотографиях — радостный Костя.
Уже и на полу и на диване фотографии, как осколки чьей-то жизни. По ним заметно, как хозяйка то за столом сидела, то на диван переходила, то у подоконника стояла. Какой-то дребезжащий звук на кухне, как бывает, когда включается местное радиовещание. Голос очень бодрый, женский: «Внимание, говорит радиоузел города Припять. Граждане, в связи с аварией на АЭС и опасностью заражения местности объявляется временная эвакуация населения города Припяти. Взять с собой на три дня продукты и предметы первой необходимости. Иметь с собой только ручную кладь. Эвакуация временная, на три дня. Транспорт прибудет 27 апреля, время — 10 утра. Автобусы подойдут к каждому дому, ждать следует у подъездов своих домов. Мера чисто профилактическая, непосредственной опасности нет».
Выключилось радио. Тишина на какой-то миг и тут же голоса, выкрики на балконах.
— Вы слышали?
— Мужчины, о, Господи, бросьте вы свое, дурацкое домино! Тут радио сообщило. Эвакуация!
— Какая еще эвакуация? — голос снизу, со двора. — Придумают!..
Аня медленно обошла свою небольшую квартирку, как бы уже зная, что навсегда расстанется не только с нею, но и с тем, что с нею связано. Остановилась перед зеркалом, но не посмотрелась, а погладила его, провела ладонью, как по собственному или чьему-то лицу.
И вдруг как бы дошло до нее услышанное: выкатила из-за ширмочки детскую коляску и начала швырять в
Села к столу, рассеянно смотрит на разбросанные фотографии. Вдруг вода хлынула, потекла по лицу Кости. Испуганно отдернула руку и только теперь опрокинула стакан с остывшим чаем. (С нею такое будет теперь происходить постоянно: сначала результат, а уже потом действие — причина. Звон разбившегося зеркала и только потом видим, как рушится, сползает на пол стекло, зеркало слепнет. Или: голос кукушки и только потом кукушка выскакивает из старинных часов. И тому подобное. В мире что-то поменялось местами.)
Под балконом шум какой-то, хриплый голос магнитофонного Высоцкого: «Спасите наши души, мы бредим от удушья, спешите к нам…»
Аня смотрит не туда, не вниз, взгляд ее задержался на окошке в доме напротив. Там совершенно нагая женщина рассматривает себя в зеркало. Себя, свои длинные волосы, пропуская их сквозь пальцы. Как бы прощаясь с чем-то…
А внизу, во дворе странное движение, перемещение не то людей, не то всего лишь теней. Плотный круг из парней и девчат, а к нему и от него — парами подходят или отходят, удаляясь в ночь. И все в каком-то сомнамбулическом ритме. И на всем отсвет далекого зарева. И какое-то странное свечение.
Неодобрительные голоса с балконов:
— Тут такое, а они чем занимаются!
— Гляди, как сплелись! Стыда не осталось!
— Не трогай ты их. Бедные наши дети. Ты не знаешь, что их ждет.
— Да им лишь бы обжиматься, ничего другого не умеют! В окне напротив все та же рассматривающая себя нагота,
печально-целомудренная, прощающаяся с чем-то, что вот-вот исчезнет, пропадет…
14. У лифта сбилась толпа жильцов дома. С колясками, сумками, много маленьких детей. А у детей постарше тоже или сумка или узелок. А нет — так кошка или клетка с птичками. Дверь в ближайшую квартиру настежь, там кто-то пытается плакать, начнет и тут же обрывает причитания, что-то такое происходит, о чем люди помнят даже у этого лифта, который их увозит из налаженной жизни.
— Кому теперь его хоронить? — говорит молодая женщина с тяжелыми сумками у ног. — Не до него.
— Семь лет ждал этого дня, — неодобрительно хмыкает мрачный мужчина.
— Похоронят! — этот мужчина, наоборот, веселый, беспричинно веселый.
А может и есть причина — приложился на дорожку. Похоже, что так и есть, пьяноват. — Это живых неизвестно куда. А мертвым дорога накатанная.
И показал пальцем вниз. Туда, куда и лифт бегает — с людьми с верхних этажей.
— Вы вчера купили? Как нарочно, в магазины выбросили хорошие вещи, — женщина рассматривает кофточку на соседке.