100 shades of black and white
Шрифт:
— Не кричи, и я не сделаю тебе больно, — он и правда не собирался причинять ей вреда, не сейчас, поняла Рэй. Лезвие вибро-кинжала, тонкое, острое, гудящее точно рой мошек, вгрызлось в кожаную оплетку на ногах, освобождая лодыжки.
Он гладил ее по лицу, снимая налипшие на щеки песчинки.
Не так, как это делали, ну... пытались делать другие мужчины, приходившие в палатку, нет, ему не было дела до ее груди, он не лез под одежду, проверяя, подходит ли ему Рэй.
Скорее, как Сарко, один из мусорщиков, когда подбирал молодого хаппабора для
Его черные пальцы остановились всего один раз, ощупывая толстый, давно уже затянувшийся рубец под подбородком.
— Тебя били? — его сухой голос не спрашивал, утверждал, и Рэй оставалось только кивнуть.
Она больше не хотела кричать или звать на помощь, только настороженно разглядывала сгрудившихся позади мужчин в темных одеждах. Они переговаривались с помощью знаков, таких быстрых, что распознать их не было никакой возможности. К тому же Рэй немного знала двоичный, от посетителей кантины и других мусорщиков нахваталась всяких разных слов, мешанины из самых странных и непривычных языков, но жесты... Таких жестов она не видела.
— Я обещаю, больше тебя никто не коснется. Без твоего разрешения, — пророкотал безжизненный голос. — И ты пойдешь со мной.
Жесты замелькали быстрее, но лидер этих странных людей, все еще гладивший Рэй по волосам, заткнул их, всего лишь подняв ладонь.
— Давай, — он открыл объятие, позволяя ей ухватиться за шею. Маска была холодной и скользкой наощупь, и Рэй невольно дернулась, чуть не свалившись с рук обратно, на землю. — Ты привыкнешь, — его слова, мертвые, сухие, все равно были наполнены обещанием. — Со временем. Как тебя зовут, малышка?
Только тогда Рэй поняла, что больше ничего не сковывает язык, не давит на горло, и что она вообще-то еще может дышать.
— Рэй, — выдавила она из себя, надеясь, что шепот не встревожит спящего охранника. Этот монстр из кошмаров в маске обошелся с ней милосерднее всех остальных за всю жизнь. Он пришел, чтобы спасти ее.
Холодной ночью его тело было единственным источником тепла, и она вцепилась намертво, стиснула руками, слыша, как мерно стучит его сердце под одеждами. Он был человеком. Как она.
Он поднялся с колен легко, будто в руках у него был не ребенок, а крошечный детеныш марлокка, что легче пера.
— Сжечь тут все. Никого в живых не оставлять.
Цена за ее жизнь была слишком большой. В палатке оставались другие дети. Да, они не любили ее, дразнили и бросались песком, они отбирали ее еду и воду, одежду. Они били ее, надеясь, что Ункар избавится от Рэй. Но они не были плохими...
— Так надо, Рэй, — накрыла ее рот ладонь в перчатке, лишая возможности возразить. Ее монстр словно прочел мысли. — Однажды ты поймешь. Однажды ты все поймешь, малышка. Теперь спи.
Его слова были настойчивее полуденной мошкары, они въелись в разум, заставили веки отяжелеть и закрыться.
Они принесли покой и уверенность, что ее монстр позаботится о ней.
Крики она уже не слышала.
Ее шрам
Рэй не избили даже тогда, когда она уронила тарелку, набросившись на еду словно зверь. Голод был константой ее существования на Джакку, есть хотелось всегда. Но там была грязноватая вода, поскрипывавшая песчинками на зубах, и разведенный в ней порошок — не то каша, не то комковатое тесто. А здесь целый поднос: фрукты с кисловатой кожицей и терпкие внутри, сочные, мясистые плоды с колючими семенами, тонкие полоски вяленого мяса, покрытые сладкой подливой. Ешь, пока не лопнешь. Она вот и пожадничала.
Разбитые осколки звенели так громко, что на мгновение Рэй застыла, уже готовясь к неизбежному наказанию. За разбитое/сломанное/в плохом состоянии что угодно, будь то плошка, пересобранный механизм или горшок для помоев, полагалось не меньше десятка ударов.
И она долго, считая вдохи и выдохи — не меньше тридцати — боялась открыть глаза.
Кайло смотрел на нее, как и двое из рыцарей, сидевшие поодаль: без масок они уже не казались такими страшными, просто иноземцы и все на том. Но и с места не сдвинулся.
— Подними их, Рэй, — его тон не терпел возражений, — только не голыми пальцами, иначе поранишься. Вот, — он смахнул со стола свою пару перчаток, лежавшую всегда справа от тарелок. — Надень их.
От них пахло потом, и они были еще теплые, слегка влажные внутри. Такие большие, что в одну перчатку пару ее кулаков впихнуть можно было бы.
— И не ешь с пола! — прикрикнул Кайло, вызывая новую порцию хмыканья со стороны рыцарей. — Иди сюда.
Он терпеливо ждал, пока Рэй сгребет самые большие из осколков в кучу и подберет их.
Измазанные соком, уложенные рядышком на чистой скатерти, они выглядели еще ужаснее, и Рэй сгорбилась.
— Вот этот, — Кайло отложил в сторону приборы и ткнул в один из выщербленных кусков. — Что это? — он указывал не на липкие оранжевые капли, а на красное пятнышко.
Крифф!
— Ты поранилась и не чувствуешь этого? Сила, вот что с тобой делать... — он внимательно осмотрел ее руки, стянул перчатки и вертел ладони до тех пор, пока не заметил тонкую царапину.
С такой и пары капель крови не набралось бы. Рэй могла поклясться, что ей не больно, и это не так уж и страшно, били и посильней.
— Тебе нужно научиться беречь себя, глупое ты дитя, — сейчас это обращение, до сих пор воспринимаемое как ласка, показалось ей оскорбительным. И Рэй насупилась, выдергивая свою руку из его захвата.
— Погоди, — он снова ухватился за ее запястье и потянул на себя, сковыривая свежую корку. Поднес ко рту и облизал, так тщательно, жадно, будто это была не кровь, а вода для умирающего в пустыне.
— Вот, — наконец оторвался от ее руки Кайло. — Так-то лучше.
На коже красовалось красное пятно, слабые отпечатки его зубов поверх длинной царапины, влажной от слюны. Но она ничего не могла сказать, проглотив язык от испуга.