100 знаменитых евреев
Шрифт:
Когда его родная Украина была оккупирована гитлеровцами, композитор делал обработки для однородных и смешанных хоров известных украинских народных песен: «Дивлюсь я на небо», «Скажи менi правду», «Жницi», «Добрий вечiр, дiвчино»… В разные годы композитор занимался также обработкой английских, норвежских, французских, испанских, финских народных напевов.
Дунаевский прокладывал новые музыкальные пути, тесно связав советскую массовую песню и народное творчество с опереттой. Скажем, в «Вольном ветре» он ввел оркестровые эпизоды, большие ансамбли, развернутые финалы. В этом же произведении композитор впервые в жанре оперетты отразил тему борьбы за мир. 19 апреля 1947 года коллеги уже поздравили Дунаевского со Сталинской премией за эту оперетту, а в это время «лучший друг советских композиторов», в последний раз просматривая списки, собственноручно вычеркнул его фамилию. В том же 1947 году композитора первый раз выпустили за границу – в Чехословакию на съемки фильма «Весна». Но на
Несмотря на эти унижения со стороны хозяина Кремля, Дунаевский продолжал боготворить его. «Я бы погрешил против истины, – пишет библиограф Исаака Осиповича Н. Шафер, – если бы стал в угоду времени доказывать, что Дунаевский не испытывал к Сталину симпатии, что его из-под палки заставляли воспевать “отца народов”, а он этого не хотел. Нет… В книге избранных писем композитора опубликовано его письмо к Р. П. Рыськиной от 23 декабря 1949 года, в котором можно прочитать такие строки: “Москва отпраздновала 70-летие И. В. Сталина. Мне, как творцу, надлежит видеть в событиях окружающей жизни ту романтику, которую, может быть, не все ощущают. Но не надо здесь никаких романтических взглядов, чтобы сказать, что Сталин является величайшим человеком не только нашей эпохи. В истории человеческого общества мы не найдем подобных примеров величия и грандиозности личности, широты, популярности, уважения и любви. Мы должны гордиться, что являемся его современниками и пусть крохотными сотрудниками в его деятельности. Как часто мы (особенно молодежь) забываем, что одним воздухом дышит с нами, под одним с нами небом живет Сталин. Как часто у нас кричат “Дорогой любимый Сталин”, а потом уходят в свои дела и пакостят на работе, в жизни, в отношениях к людям, друзьям, товарищам. Сосуществование со Сталиным требует от его современников безграничной чистоты и преданности, веры и воли, нравственного и общественного подвига. Сама жизнь Сталина является примером такого подвига во имя лучшей жизни на всей земле”». «Наивная и страстная душа», Дунаевский полагал, что цинизм и безнравственность существуют в нашем обществе не благодаря Сталину, а вопреки ему.
Между тем продолжался бойкот композитора. Его 50-летний юбилей прессой замечен не был: даже в музыкальных журналах не появилось ни посвященной ему статьи, ни просто дежурной строчки поздравлений. Правда, ему наконец-то в 1950 году присвоили давно заслуженное звание народного артиста, но не СССР, а только России. В том же году композитор сочинил одну из лучших своих оперетт «Сын клоуна», а за год до этого – сразу ставшую очень популярной песню к фильму «Кубанские казаки» «Ой, цветет калина в поле у ручья». Этим он еще раз опроверг мнение некоторых коллег, что «Исаак – иссяк». «Боже мой, – писал композитор в декабре 1949 года Р. П. Рыськиной, – сколько людей за последние годы радовались тому, что, как им казалось, Дунаевский исписался! Торжествовали они рано. Изредка я бью их по голове весьма ощутительно. Почему изредка? Потому что здесь много “потому что”. И, прежде всего потому, что мне надо выпускать в свет только хорошее. Срывов мне не прощают. Я думаю, что “Кубанские казаки” явятся очередным ударом, хотя, пожалуй, уже все убедились в том, что причислять меня к творческим трупам еще рановато».
Как известно, условия жизни в сталинские годы были таковы, что любое самовыражение творческой личности могло быть расценено как государственное преступление. Казарменному социализму нужны были добросовестные исполнительные ремесленники, а не талантливые независимые мастера. Незаурядная личность уничтожалась если не лагерями, то самой этой же личностью – путем униженного самобичевания. Был период, когда Шостаковича, Хачатуряна, Прокофьева, Мясковского и других композиторов заставляли «каяться», отречься от «формализма». Дунаевского родная Коммунистическая партия призывала отказаться от любимого джаза. Он написал статью для «Вечерней Москвы», где посыпал свою голову пеплом: дескать, виноват, слишком уж увлекся джазом, сочиняя музыку для кинофильма «Моя любовь».
Этого власть имущим показалось недостаточно, и в Горьковской консерватории, спустя почти два месяца после речи композитора перед студентами, 23 февраля 1951 года был сочинен «Акт». В нем говорилось, что выступление Дунаевского 27 декабря 1950 года было антивоспитательным, политически невыдержанным и недостойным народного артиста РСФСР, лауреата Сталинской премии, советского композитора и гражданина и т. д., и т. п. Его подписали: заместитель директора Горьковской государственной консерватории по научно-учебной работе, секретарь и зам. секретаря партбюро, старший преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, председатель месткома, редактор стенгазеты, секретарь комитета ВЛКСМ и председатель студпрофкома, директор консерватории. На следующий день в стенгазете этого вуза отмечалось, что выступление Дунаевского не только не окрылило студентов сознанием новых значительных побед советской музыки после исторического Постановления ЦК ВКП(б) об опере В. Мурадели «Великая дружба» (1948 г.), но, напротив, вызвало глубокое недоумение и разочарование, было крайне нескромным в отношении себя, пренебрежительным
В продолжение травли 6 марта 1951 года, в газете «Советское искусство» появился грозный фельетон «Печальный акт» некоего И. Верховцева с целью скомпрометировать композитора, посеяв семена недоверия в сердцах его многомиллионных поклонников. И вывод: Дунаевский неисправим, надо перекрыть ему все пути – никаких встреч, никаких выступлений в СССР, не говоря уже о зарубежных! К концу жизни Дунаевскому невыразимо тяжело было сознавать, что он долгие годы находился в положении художника, которого никуда не выпускали. После появления в печати фельетона у композитора случился сердечный приступ. Оправившись, он не находил себе места, обычная незлобивость композитора вдруг обернулась жаждой мщения. Его старшая сестра Зинаида Осиповна рассказывала, что были моменты, когда он порывался куда-то поехать, перебрать всю «камарилью» по одному человеку, которые, по его мнению, организовали эту «горячую кампанию». Возбуждение сменялось депрессией. Композитор долго не мог справиться с чувством глубокого унижения. Романтик, он страдал еще и от несоответствия идеала и действительности. 2 сентября 1950 года в одном из своих писем Дунаевский писал: «Нам все время тычут в пример Толстого и Чехова, Чайковского и Глинку… Но забывают, что нам не дают писать так, как писали они…»
3 апреля 1951 года газета «Советское искусство» предоставила слово композитору Тихону Хренникову, ознакомившему широкого читателя с «историческим» решением секретариата: «Секретариат Союза советских композиторов СССР указал И. О. Дунаевскому, что его выступление на встрече со слушателями Горьковской консерватории порочно и недостойно советского композитора. Секретариат принял к сведению заявление И. О. Дунаевского о признании допущенных им ошибок и о том, что он исправит эти ошибки в своей дальнейшей творческой и общественной деятельности». Хренников действительно сделал все возможное, чтобы замять «дело». Сестра композитора, Зинаида Осиповна, вспоминала: «В период этой кутерьмы я позвонила Исааку из Полтавы и спросила его о самочувствии. “Зиночка, – ответил он мне, – я отвык молиться. Если ты не потеряла этой способности, то помолись нашему еврейскому Богу за русского Тихона – я ему обязан честью и жизнью”».
Но Исаак Осипович не знал, что кто-то все никак не может угомониться и хочет сделать лидером советской песни русского по крови Соловьева-Седого. Предпринимались отчаянные попытки дискредитировать наиболее талантливые произведения Исаака Осиповича. (Это продолжалось по инерции даже после смерти Сталина 5 мая 1951 года.) «Советское искусство» объявило, что Дунаевскому не место в советском обществе. Удар композитору был нанесен руками начинающей журналистки Валентины Жегис. «Советские люди, – писала она, – простят художнику ошибку, но они не терпят халтурного отношения к порученному делу. Они привыкли к тому, что каждый человек относится к своему труду как к творчеству. Как заботливые и требовательные хозяева, они стремятся изгнать из своего богатого, прекрасного дома все, что мешает им жить по-новому».
Для Дунаевского опять наступили черные дни. От него давно отвернулись бывшие соратники – Григорий Александров и Любовь Орлова. Знаменитый композитор спасал себя тем, что постоянно играл на рояле Бетховена, Рахманинова, Скрябина. Кроме того, в лице актера Ивана Александровича Пырьева он обрел нового друга, который всячески старался его растормошить, пробудить в нем творческую энергию и радость жизни. В письме Р. П. Рыськиной от 22 июня 1951 года Исаак Осипович написал: «Все труднее и труднее становится работа на творческом поприще. И не потому плохо, что трудно. Не потому плохо, что вырастают все новые и новые задачи, требующие своего осуществления и творческого выражения. Нет! Плохо и мучительно невыносимо то, что никто не знает, какая дорога правильна, что все запутались, боятся, перестраховываются, подличают, провоцируют, подсиживают, меняют каждый день свои убеждения, колотят себя в грудь, сознаваясь в совершенных и несовершенных ошибках… Страшно, что прозвучавшее слово отрицательной критики является уже непререкаемым законом, открывающим столько гадкого и мутного словоговорения и пакости людской, против которой нет никакой защиты, кроме собственной совести».
В конце июля 1951 года Дунаевский должен был вылететь в Берлин на Всемирный фестиваль молодежи и студентов для съемки документального фильма. Но вот уже наступил август, а его, единственного из съемочной группы, по-прежнему не выпускали. «Все это время я находился в пекле подготовки к фестивалю, – писал он Р. П. Рыськиной. – Моя песня о мире (“Песня молодых”) премирована третьей премией… Надо считать это удачей, так как к песне я стал подходить с некоторым творческим равнодушием и не очень горел огнем вдохновения. Кроме того, для моего происхождения и этот результат достаточен. Видимо, это же обстоятельство играет немалую роль в том, что я до сих пор сижу, что называется, на чемоданах в ожидании полета. Сегодня уже третье число, а я тут как тут. Не буду удивлен, если будет сочтено, что мне можно не ехать и что фестиваль молодежи ничего от этого не потеряет».