11/22/63

Кинг Стивен

— Да, отлично.

— И еще. Используйте старые лампы. Обшарпанные.

— Обшарпанные?

— Как будто их купили на дворовой распродаже или на блошином рынке за четвертак. — После того как поставишь несколько пьес (считая поставленные в ЛСШ, «О мышах и людях» была для меня пятой), начинаешь кое-что смыслить в декорациях. Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь украл лампу с подслушивающим устройством из частично обставленной квартиры.

С мгновение он недоуменно смотрел на меня, потом его лицо расплылось в понимающей улыбке.

— Ясно. Реализм.

— Он самый, Майк. — Я двинулся

к двери, потом вернулся, облокотился на стенд с транзисторными радиоприемниками, заглянул в глаза владельцу магазина. Не могу поклясться, что он видел перед собой человека, убившего Фрэнка Даннинга, но и в обратном не поклянусь. — Вы ведь никому не собираетесь об этом рассказывать?

— Нет! Разумеется, нет! — Он провел двумя пальцами по рту, словно застегивая молнию.

— Это правильно, — кивнул я. — Когда?

— Дайте мне несколько дней.

— Я вернусь в следующий понедельник. Когда вы закрываете магазин?

— В пять.

Я прикинул расстояние от Джоди до Далласа.

— Я прибавлю еще двадцатку, если магазин останется открытым до семи. Раньше я не успеваю. Вас это устроит?

— Да.

— Хорошо. Подготовьте все.

— Обязательно. Что-нибудь еще?

— Да. Какого черта вас называют Молчаливым Майком?

Я надеялся услышать: Потому что я умею хранить секреты, но напрасно.

— Ребенком я думал, что та рождественская песенка обо мне. Вот прозвище и прилипло.

Больше я спрашивать ничего не стал, но на полпути к автомобилю сообразил, что к чему, и засмеялся.

Молчаливый Майк, святой Майк [113] .

Иногда мир, в котором мы живем, действительно странное место.

3

По возвращении в Соединенные Штаты Ли и Марина сменили несколько дешевых съемных квартир, включая и одну в Новом Орлеане, в том доме, который я видел. Однако исходя из записей Эла я полагал, что особое внимание надо уделить двум. Одной — в доме 214 по Западной Нили-стрит в Далласе. Вторая находилась в Форт-Уорте, и туда я поехал после разговора с Молчаливым Майком.

113

Переиначенная первая строка самой известной рождественской песни «Silent night, holy night».

Я сверялся с картой, но мне все равно пришлось трижды останавливаться и спрашивать дорогу. В итоге пожилая негритянка за прилавком семейного магазинчика указала мне правильный путь. И когда я все-таки нашел то, что искал, мне стало понятно, отчего возникли такие сложности. Дальний конец Мерседес-стрит не закатали в асфальт, и вдоль полосы твердой как камень глины выстроились дома-развалюхи, мало чем отличавшиеся от лачуг испольщиков. Выходила улица на большущую автомобильную стоянку, практически пустую, где по потрескавшемуся асфальту ветер гонял перекати-поле. За стоянкой высилась шлакоблочная стена склада. На ней белели десятифутовые буквы: «СОБСТВЕННОСТЬ „МОНТГОМЕРИ УОРД“», и «НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ», и «ОХРАНЯЕТСЯ ПОЛИЦИЕЙ».

Воздух вонял нефтью из Одессы-Мидланда и гораздо более близкой канализацией. Из открытых окон

лился рок-н-ролл. Я услышал «Доувеллс», Джонни Бернетта, Ли Дорси, Чабби Чекера… и это только на первых сорока ярдах. Женщины развешивали выстиранную одежду на ржавых вертушках. В широких платьях, купленных, вероятно, в «Зейре» или «Маммот-марте», все они выглядели беременными. Грязный маленький мальчонка и не менее грязная маленькая девчушка стояли на потрескавшейся глине подъездной дорожки и наблюдали, как я проезжаю мимо. Они держались за руки и выглядели слишком похожими, чтобы не быть близнецами. Мальчонка, голый, если не считать одного носка, держал игрушечный пистолет. Девчушка в отяжелевшем подгузнике под футболкой «Клуб Микки-Мауса» сжимала пластиковую куклу, такую же грязную, как и она. Двое раздетых по пояс мужчин перебрасывали футбольный мяч из одного двора в другой, у каждого из уголка рта свисала сигарета. Позади них петух и две облезлые курицы что-то клевали в пыли неподалеку от тощей собаки, то ли спящей, то ли дохлой.

Я остановился перед домом 2703, тем самым, куда Ли приведет жену и дочь после того, как больше не сможет терпеть убийственную материнскую любовь Маргариты Освальд. Две полосы из бетонных плит вели к прямоугольнику земли, покрытому пятнами масла, на котором ничего не росло. Я понял, что в лучшие времена там стоял гараж. Пустырь, заросший росичкой, заменял лужайку. На нем валялись дешевые пластиковые игрушки. Маленькая девочка в рваных розовых шортах снова и снова ударяла ногой по мячу для соккера, отправляя его в стену дома. Всякий раз, когда мяч отскакивал от дощатой обшивки, она кричала: «Чамба!»

Из окна высунулась женщина с накрученными на большие синие бигуди волосами и сигаретой в зубах и заорала:

— Если ты не прекратишь, Розетта, я сейчас выйду и надеру тебе задницу! — Тут она увидела меня. — Чё надо? Если это счет, я те ничем не помогу. Этим занимается мой муж. Он сегодня работает.

— Это не счет. — Розетта пнула мяч в мою сторону, скорчив гримасу, которая сменилась неохотной улыбкой, когда я остановил его ногой, а потом мягко катнул назад. — Я просто хочу поговорить с вами.

— Те придется подождать. Я неодета.

Голова женщины исчезла. Розетта вновь ударила по мячу, он полетел по высокой дуге в сторону от меня под крик: «Чамба!» — но мне удалось поймать его прежде, чем он врежется в стену.

— Нельзя трогать мяч руками, старый грязный сукин сын, — заявила девочка. — Это пенальти.

— Розетта, что я говорила насчет твоего поганого рта? — Мамаша появилась на крыльце, накинув тонкий желтый шарф поверх бигуди. Под шарфом они напоминали коконы насекомых, которые, вылупившись, могут оказаться ядовитыми.

— Старый грязный гребаный козел! — крикнула Розетта, а потом побежала по Мерседес-стрит в сторону «Манки уорд», гоня перед собой мяч и неистово хохоча.

— Чё те надо? — Мамаша в свои двадцать два выглядела чуть ли не на пятьдесят. Несколько зубов отсутствовали, а под одним глазом еще не полностью сошел фингал.

— Хочу задать несколько вопросов.

— С какой стати мне на них отвечать?

Я вытащил бумажник, предложил ей пятерку.

— Не задавайте вопросов — и не услышите лжи.