11 сентября

Варламов Алексей Николаевич

Дети, семеро здоровенных лбов, мечтавших о паралингвистической карьере, хмыкнули.

— Начищенная до блеска обувь.

Они опустили головы: ботинки были наярены до блеска только у одного. Он и стал паралингвистом. И делал все, что приказывал Сикорис. Но в этот раз, когда они нарушили негласный контракт, впутав в него Алену, ради которой он и надраил тогда ботинки, Бенедиктов ощутил себя обманутым, связанным по рукам и ногам, и понял, что все его прежние представления о своей независимости и неуязвимости не стоят ломаного гроша.

Смешиваясь с рассветом, уходила за океан сентябрьская ночь, глаза смыкались помимо воли, и

он не сразу разобрал, во сне или наяву раздается гул вертолетов. На бреющем полете геликоптеры летели над городом. На Бенедиктова вдруг напало странное оцепенение. Он стал представлять, как вернется домой, где будет нормальный сентябрь с желтыми и красными листьями, журавлиными криками, опятами и клюквой на болотах. Там не будет ни танков, ни вертолетов, потому что все вулканы в его стране затухли и все землетрясения давно прекратились, она дряхла и стара, свыклась со своими старыми и дряхлыми диктаторами, как привыкает человек к разношенным сапогам и жалеет с ними расстаться. И точно так же он, Бенедиктов, жалел расстаться с родиной, хотя, строго говоря, она не была ему таковой и ему много раз предлагали не возвращаться и поменять гражданство. Но он ничего не менял и за эту преданность будет составлять словарь языка исчезнувшего индейского племени, который никому не нужен, кроме двух десятков таких же безумных специалистов, но не затрагивает интересов транснациональных компаний, империй, революционных партий, религиозных орденов и масонских лож, хотя когда-то именно эти индейцы не пустили европейцев за реку Био-Био. Если бы он изучал этот язык тогда, его могли бы убить — либо европейцы, либо сами араукане. Но он мудро подождал сто пятьдесят лет — ничтожный для грамматики срок.

На волне радиостанции правых «Агрикультура» диктор зачитывал приказ сформированной ночью хунты:

— …президент республики должен немедленно передать свои высокие полномочия чилийским вооруженным силам и корпусу карабинеров. Во избежании ненужных жертв всем жителям Сантьяго предписывается оставаться дома…

Бенедиктов мотнул колесо настройки в другую сторону, радио левых «Порталес» сквозь треск эфира захлебывающимся голосом испуганного диктора призывало людей выходить на улицы и оказывать сопротивление. Ученый подошел к окну: глядя на город с высоты гостиничного номера, трудно было понять, есть ли где-то это сопротивление, но если оно и было, то слишком незначительное.

Телефонный звонок взорвал тишину номера. Лицо у Бенедиктова стало по-детски беспомощным, он задушенно сказал «да, хорошо», быстро допил кофе, оделся, сунул в карман документы на имя бельгийского инженера Ван Суэпа и двинулся к Ла Монеде.

На перекрестках и площадях стояли солдаты. Лица у них были спокойные. Задерживали и обыскивали только автомобили, людей не останавливали.

У дворца несла службу обычная охрана.

— У меня назначена встреча с президентом, — сказал паралингвист скороговоркой.

Карабинер свысока посмотрел на коротышку в сияющих туфлях.

— Президент отменил все встречи.

Бенедиктов поднял воротник и двинулся в сторону холма Святой Люсии.

Глава пятая

Ла Монеда

Питер и Соня уснули на рассвете, измученные, утешенные, счастливые еще одной любовной ночью, и не слышали вертолетов, которые разбудили советского ученого Бенедиктова, не проснулись от лязга гусениц на мостовых, от выстрелов и залпов танковых

орудий. Разбудил их телефонный звонок. Он звонил долго, страшно долго; набравший номер давно должен был понять, что люди еще спят или их нет дома, но телефон все равно звонил. Во сне Соня заворочалась, что-то забормотала, Питер попытался поднять трубку, но с первой попытки сделать это не удалось. Трубка упала, запищала короткими гудками, но как только он положил ее, телефон зазвонил снова.

— Сынок, свершилось.

— Что такое? — спросонья он ничего не понимал.

— Господь внял моим молитвам. Только не выходи из дома. — голос казался далеким, словно с того света.

— Что произошло?

— Включи радио.

Передавали военные марши, играл джаз. Но что-то переменилось в эфире, это было другое радио. Вдруг они услышали Альенде. Голос у президента был хриплый, но спокойный.

— Наверное, это моя последняя возможность обратиться к вам: военно-воздушные силы бомбили радиостанции «Порталес» и «Корпорасьон». В моих словах не горечь, а разочарование, и они будут моральной карой тем, кто нарушил принесенную присягу…

Поразительно, но даже в эти минуты он ухитрялся оставаться красноречивым. Иногда речь перебивалась грохотом залпов.

— Я верю в Чили и в свой народ. Другие чилийцы переживут этот мрачный и горький час, когда к власти рвется предательство.

— Доигрался, чертов болтун, — произнесла Соня с неожиданной злостью. Она сидела на кровати нахохлившаяся, и обнаженное смуглое тело странно контрастировало с ее сузившимися глазами и резким голосом, пробуждая в Питере неуместное желание.

— Куда ты?

— Тебя не касается. Ты иностранец и можешь остаться дома.

Они хотели доехать до центра, но улицы были перекрыты.

— Надо пробиваться в посольство.

Глаза у Сони блестели все сильнее.

— Господи, никого нет! Никого! — ему казалось, у нее начнется истерика.

Город был захвачен своей же армией по всем правилам уличного боя. На небольшой высоте проносились самолеты и обстреливали вышки радиоантенн и передатчики, через которые еще могли выйти в эфир уцелевшие станции. Вертолеты облетали рабочие кварталы. Улицы патрулировали солдаты. Все выглядело так, словно армия проводила хорошо продуманную и подготовленную военную операцию. Соня с бессилием смотрела на самолеты, лицо ее исказилось, красивое тело тряслось от негодования.

— Мы поедем сейчас в посольство или к Рене. Там можно будет укрыться и выпить кофе. Заварушка на несколько часов. Только в Сантьяго, а это не вся страна. Есть рабочие поселки, есть шахты и рудники, подойдет армия и подавит мятеж.

В посольском районе было тихо. Они поравнялись с красивым зданием напротив парка Форесталь. Звездно-полосатый флаг развевался за забором.

— Мерзавцы! — Соня нажала на тормоз, высунулась в окно и стала кричать. — Добились своего?

— При чем тут они?

— Это все их рук дело! Их, их!

Офицер отряда карабинеров из числа тех, кто охранял посольство, приблизился к ним и, улыбаясь, посмотрел на красивую чилийку в «форде». Пит подумал, что чилиец, как, может быть, и всякий латин, прежде всего мужчина, мачо, а только потом правый, левый, офицер, булочник, банкир. Карабинер хотел сказать богатой, хорошо одетой даме в дорогой машине что-то очень галантное. Пит видел самодовольную улыбку уверенного в себе человека, как вдруг Соня достала из-под юбки маленький блестящий пистолет.