11 сентября
Шрифт:
Все происходило очень быстро, но в памяти Пита осталось медленным. В глазах у Сони промелькнуло что-то лихорадочное, так мальчишки играют в войну и пуляют из игрушечных пистолетов. Лицо у офицера загорелось от восторга, потом сделалось обиженным, он недоуменно посмотрел на даму с заголившейся до бедра ногой, перевел взгляд на ее долговязого спутника и стал валиться на бок.
— Зачем? — ему хотелось наорать на нее, а она была готова палить и палить, и ей было все равно, что с ней сделают.
Карабинеры стреляли в ответ, и изрешеченный пулями «форд» понесся по пустынной улице.
— Что он сделал тебе плохого?
— Он враг!
— У него жена, дети.
— Он
— Соня, мы поедем сейчас в посольство. Посольство они не тронут. Тебе дадут визу, и мы улетим сегодня, сейчас.
— Хватит с меня посольств! Трус! Ты трус, трус, и катись в свою трусливую Европу! — кричала она, размазывая по щекам детские слезы.
Лицо ее стало искаженным и некрасивым. Питер ударил ее по щеке. Она посмотрела на него с закушенной губой и жестом велела выйти из машины. Он был почти уверен, что она выстрелит ему в спину, он шел, ощущая этот ненавидящий взгляд женщины, полностью в нем разочаровавшейся, презиравшей его за трусость, а саму себя — за то, что подобного человека полюбила, но, видно, он чего-то недопонимал. Машина обогнала его, на углу бронированный грузовик перегородил ей дорогу. Несколько карабинеров выпрыгнули на асфальт и наставили автоматы.
— Соня! — крикнул он и увидел, как солдаты затаскивают ее в фургон.
— Стойте!
Она извивалась и пыталась вырваться, он бежал, размахивал руками, но военная машина уже завернула за угол. Пит помчался за нею, и мимо проносились витрины магазинов, закрытые двери ресторанов, кинотеатр «Сити», куда они любили ходить. Сил бежать давно не было, но он все равно бежал и бежал, как будто это могло что-то изменить. А потом упал на землю и замер.
Подошли солдаты. Это были обычные деревенские парни. Они были учтивы, спрашивали Питера, не нуждается ли он в помощи. Он оттолкнул их и бросился снова бежать. Зачем он бежал, это было так глупо. Они догнали его и повели себя по-другому. Приказали встать у стены. Он стоял расставив ноги, повернувшись лицом к стене в числе еще нескольких людей. Потом их всех затолкали в машину и молчаливых, напуганных повезли в казарму. Никто не знал, что происходит, но чем больше прибывало людей, тем злее становились солдаты. Говорили, что в городе с верхних этажей стреляют снайперы. Солдаты проверяли у всех руки, нет ли пороха на пальцах. Спрашивали, есть ли среди задержанных революционные левые, подскакивали к кому-то из арестованных и начинали кричать:
— Ты из них! Сознавайся, тебя видели!
Несчастные мычали в ответ, их били, и все остальные оцепенело смотрели. Питер поднял голову и увидел Анхеля Ленина. Команданте сбрил бороду и усы и больше походил на лавочника, чем на партизанского командира. Питер хотел подойти к нему, но Анхель сделал едва заметное движение головой. За соседней стеной послышались женские крики и солдатские голоса, лицо фламандца исказилось, и он сам стал выкрикивать что-то бессвязное.
Вошел молодой офицер. Он задавал вопросы, и по его тону Питер понял, что должен назвать свое имя, страну происхождения и род занятий, но слова не доходили до сознания, как если бы с исчезновением Сони все ее уроки потеряли силу и он превратился в безъязыкого иностранного путешественника. Питера отделили от других заключенных и отвели в пустую комнату в подвале.
А во дворце происходило то, что всегда происходит в обреченных местах. Там жгли бумаги, жестокая кровавая река уничтожила следы и документы, содержавшие истину последних лет. После отказа президента уйти в отставку
Войны не хотел и тот, кто оставался во дворце, и это было единственное, в чем они в этот день совпадали. Для них было бы лучше всего, если бы он ушел. Его время кончилось, и сопротивление дворца казалось нелепостью, капризом, бредом. Несколько раз ему предлагали самолет, на котором он мог бы вылететь в любую страну, но он отказывался. В этом было что-то неверное, не испано-американское, а немецкое или английское, какая-то нездешняя упертость и вера в силу закона, который никто не смеет переступить. Его уже давно должны были сместить, уничтожить, убить, он существовал вне правил и обычаев истории, но он вырывал у немилосердной истории день за днем, словно пловец, исчезая в волнах и снова появляясь, и те, кто смотрел на него с ненавистью или надеждой, одинаково вскрикивали.
Только когда затравленный газетами и придурочными офицерскими женами, этим бабьем, которое мутит воду по всему миру, а потом рвет от досады волосы на голове, когда генерал Карлос Пратс, масон, живописец и лучший конный наездник чилийской армии, державшийся подальше от сумасбродных политиков, оставил пост командующего сухопутными войсками и вместо него и по его рекомендации на эту должность был назначен генерал Пиночет, стало понятно, что все кончено. Хотя ничего дурного сказать о Пиночете было нельзя: обычный военный, топограф, отец пятерых детей и мужественный человек. Наконец, он был членом той же самой ложи, в которую входили Альенде с Пратсом, почему они ему и доверяли.
Танки, сделав несколько выстрелов, не причинивших зданию большого вреда, откатились, чтобы дать возможность авиации начать бомбить дворец с воздуха. Все это напоминало нелепый военный парад изменившей своему командующему армии. Он позвал адъютанта, сказал, что ни один военный не достоин чести с ним оставаться, отослал от себя, а потом обнял его и поблагодарил за службу.
Пара «Хоукер хантеров» пролетела над Ла Монедой и выпустила по ракете. Они попали точно в здание, которое занялось огнем, стаи голубей испуганно носились над площадью и не знали, куда сесть. От дыма становилось трудно дышать. Он послал людей в подвалы за противогазами. Надел маску сам и почувствовал, что ослеп. Стекла очков в противогазе моментально запотели, на полу валялись осколки оконного стекла, штукатурка, разбитые лампы и плафоны. Он приказал открыть краны, и Ла Монеду начало заливать водой.
Среди людей поднялась паника. Двое — секретарь правительства и заместитель министра внутренних дел — закричали, что сопротивление бессмысленно, надо идти и торговаться с генералами. Убеждать их. Искать компромисса. Требовать, чтобы срочно созвали парламент. Они говорили очень убедительно, так, как еще вчера говорил он сам, и он не возражал.
Переговорщики с поднятыми руками пересекли площадь, и потянулись часы ожидания. Парламентеры не возвращались, здание горело. Карабинеры проникли на первый этаж. Поредевшая охрана забаррикадировалась. Он был готов к тому, что сейчас ворвутся солдаты и убьют его, но вместо штурма сквозь выбитые стекла полетели гранаты со слезоточивым газом. Дым пожара и едкий газ наполнили помещения дворца.