11 сентября
Шрифт:
Любимая собака Ака скулила и не понимала, что происходит. Горстка людей из личной охраны оставалась рядом с ним, но он видел по их лицам, что они ждут приказа сдаться. И с каждой минутой бессмысленность его упорства становилась все очевиднее.
— С вами хочет поговорить какой-то бельгиец.
Невысокий, невзрачный человек в перепачканной одежде и грязных ботинках приблизился к нему.
— Что вам угодно?
— Меня просили передать вам, что вы не до конца изучили архитектуру этого здания, — сказал человек бесцветной скороговоркой. — Из подвала
— Чушь!
— Я только что по нему прошел. Возле Вальпараисо стоит подлодка. Она возьмет вас на борт, и через несколько часов вы будете далеко отсюда. Вам придется изменить внешность, имя, прошлое, о том, что вы живы, не будет знать ни одна душа, включая вашу жену и детей. Но это небольшая плата за возможность прожить вторую жизнь.
— Какая чушь! — повторил он.
Охрана сложила оружие, и было видно, как карабинеры выводят из здания людей.
— Я предполагал, что вы так ответите, — сказал бельгиец, вставая и протягивая руку, — и на вашем месте…
— Вы никогда не будете на моем месте, — сказал он и выпрямился, руки не подав. — Куда лучше стрелять наверняка — в сердце или в голову?
— В голову.
Он кивнул и зашел в одну из пустых комнат. Сел на диван. Карабинеры были совсем близко. Он слышал их голоса. Привидевшийся ему призрак маленького оборванца растворился в воздухе, исчез в пороховом дыму или скрылся в туннеле, хотя откуда тут было взяться туннелю? Не было подводных лодок у Вальпараисо, и невозможно туда добраться. Все это такой же бред, как обещание братьев не бросить его в последнюю минуту. Бросили… Что-то он сделал не так. Но что, не узнает уже никогда. Или узнает через несколько минут.
Он испугался, что не успеет, его опередят и вырвут автомат, и приставил к подбородку дуло «Калашникова», который когда-то подарил ему Фидель. Стрелять надо наверняка. Не очень эстетично, когда размозжит голову, зато не выйдет осечки. Он, правда, обещал жене вернуться, но что поделать, если не мы историю, а она нас творит. Вот и все, командор, товарищ сеньор президент, сенатор, студент, мальчик Чичо, вот и все.
Глава шестая
День рождения Ирода Антипы
— Эй, иностранец!
Питер поднял голову.
— Прыгай, черт побери!
— Я требую, чтобы мне предоставили связь с посольством.
— Прыгай, я сказал! Кто не прыгает, мумия — так?
— Вы не имеете права меня держать.
— Прыгай, или я вставлю тебе в зад шило. Посольство бандитов не покрывает. Зачем ты приехал в Чили, дерьмо?
Во всей тюрьме уже много часов подряд прыгали коммунисты, социалисты, члены правительства и профсоюзные боссы, застигнутые в том, в чем были. Только в полночь людям разрешили передохнуть, но часовой попался беспокойный. В коридоре шумели и не давали уснуть, а когда Питер наконец закрыл глаза, двое карабинеров внесли в камеру избитого до крови маленького босого человека в лохмотьях и наручниках и бросили на цементный пол.
Человечек застонал,
— Бенедиктов!
— Мерзавцы, ах, какие мерзавцы!
Питер сел на корточки, достал носовой платок и стал обтирать разбитое лицо языковеда.
— Господи, кто вас так? Да на вас места живого нет!
Бенедиктов загнул еще более длинную руладу, в которой Питер не понял ничего, кроме энергичного корня, похожего на фламандское приветствие «добрый день». Он застучал в дверь. Появился белоголовый охранник с красными, как на сделанной дешевым аппаратом фотографии, глазами.
— Что надо?
— Снимите с него наручники и вызовите врача.
— Может быть, сеньорам угодно пригласить медсестру и сделать массаж? осведомился альбинос и с удовольствием выругался, сожалея, что иностранец не поймет.
Но иностранец понял.
— Вы за это ответите! — крикнул он дрожащим голосом. — Вы имеете дело с подданным бельгийской короны.
— Я имею дело с военнопленным, — равнодушно сказал охранник, — который был захвачен с оружием и оказал сопротивление властям республики Чили, дерьмо.
— Оставьте этого дурачка, Питер, — пробормотал Бенедиктов, с трудом шевеля разбитыми губами. — Подите сюда. Вы знаете, какой сегодня день?
— Вторник.
— Число, Питер, число!
— Одиннадцатое.
— Одиннадцатое сентября! И вам это ничего не говорит?
— Что мне это должно говорить?
— Плохой же вы католик, черт возьми. А впрочем, ваша церковь все равно живет по неправильному календарю. Но вот сегодня все и выяснилось. Когда отсюда выберетесь, велите папе Павлу отказаться от этих глупостей и отмечать праздники от Рождества до Рождества, как положено. Что вы на меня так смотрите? Вы не помните о том, что произошло в этот день тысяча девятьсот сорок три или сорок четыре года назад?
— Боже, Бенедиктов, что с вами сделали! Бедный, бедный!
— Ерунда! Кости целы, голова в порядке, а остальное заживет. Я сам нарвался на драку. Нервы не выдержали, и принялся палить. Но не в них — в воздух. Просто они наложили в штаны. Вас скоро отпустят. С бельгийцем связываться не будут.
— А вас?
— Расщелкают как пустой орех и прикончат. Впрочем, на этот случай у меня есть ампула с ядом, и там мы продолжим неоконченный диалог о промысле истории с братом Сальвадором.
— Туда не попадают самоубийцы, — сухо сказал Питер.
— Без вас знаю, — рассердился Бенедиктов. — И постарайтесь меня не перебивать. Простите. Мне отсюда не выйти, — продолжил он мягче, — и я должен рассказать вам о том, что видел во дворце. Но прежде я расскажу вам другую историю. Я ведь некоторым образом историк, Питер. А эта история очень важна. Она займет у нас какое-то время, но до утра эти ленивцы меня не расчухают. У нас впереди ночь. У вас когда-нибудь бывала такая ночь?
— Бывала, — пробормотал Питер и вспомнил партизанский лагерь в горах.