12 невест миллионера
Шрифт:
Любому, кто плавает брассом, эта пантомима была бы однозначно понятна.
Однако Коста не разбирался в спортивных стилях, практикуя исключительно доморощенные саженки. Продемонстрированные ему молитвенно склеенные ладошки и тяжкий вздох он проассоциировал с религиозной экзальтацией, а волнообразные движения руки – с многократными поклонами.
Очевидно, зарубежная гостья испытывала мощный позыв к отправлению некоего религиозного обряда, но при этом не знала, что на территории имения есть небольшая, но очень симпатичная часовня.
– Пойдемте,
– Да иди ты сам куда подальше! – сказала на это неробкая дева.
Она ловко вывернулась, а затем и убежала под сень серебристых олив, где прекрасно замаскировалась – благодаря цвету волос и штанов.
– Больная какая-то, – поправив кепку, подумал вслух Коста.
– Больной какой-то! – бурчала девица, сотрясая кусты.
Сориентировавшись по солнцу, охранник понял, что набожная иностранная гражданка лезла через стену не куда-нибудь, а точно на восток. Это наводило на мысль о мусульманстве. Может, именно поэтому девицу не устроила христианская часовня?
Размышляя на богоугодные темы, Коста вернулся на свой пост и успел к монитору как раз вовремя. Шустрая иностранка пересекла просторный многоуровневый двор и теперь штурмовала трехметровую стену на западной стороне.
С учетом того очевидного Косте и неизвестного иностранке факта, что именно с запада ограда отделяла имение от крутого обрыва, энергичные физкультурно-религиозные движения в указанном направлении категорически не приветствовались!
Коста скверно выругался и полетел на перехват, уже понимая, что может не успеть. Еще чуть-чуть – и сумасшедшая девица доберется до гребня стены, перевалит через нее – и бухнется в пропасть!
И воздаст хвалу Господу своему уже при личной встрече на том свете…
– Девушка! Девушка! – закричал Коста.
По-гречески – «Корицы! Корицы!».
Для русского слуха это звучало оскорбительно.
– Ты кого курицей обозвал, черт нерусский?!
Девица обиделась, передумала убегать, спрыгнула со стены во двор и уперла кулачки в бока.
– Спиты! – что по-гречески означало «дом», попросил раздерганный Коста и потыкал пальцем в направлении гостевых домиков.
– Сам спи! Я к морю хочу! – огрызнулась девица и ушла, часто оглядываясь на хмурого охранника и невнятно бормоча.
– Педи му! – отчетливо произнес Костин внутренний голос. – У меня очень дурное предчувствие!
Наш с Тяпой новорожденный план был изящен и прост.
Оставив Катерину с ее простынно-шваберной конструкцией куковать под забором, я юркой змейкой шмыгнула в роскошный жасминовый куст.
Роскошным его делали не цветочки – они давным-давно осыпались, а длина и пышность гибких ветвей. Спускаясь до земли, они образовали плотную круговую завесу. Укрывшись за ней и под ней, я оказалась в непроглядном зеленом шатре. Даже если где-то поблизости имелась камера наблюдения (а я на это очень надеялась и
На всякий случай, я проверила, нет ли специальной камеры непосредственно под кустом. Ее там не было. Очевидно, происходящее под сенью кущ наблюдателей не волновало.
Не случайно, значит, Аполлон Санторинский и его рыжекудрая Афродита сливались в экстазе в зеленях, а не на простынях.
Устроившись поудобнее и дождавшись, пока жасминовые ветви перестанут волноваться, я подала голос:
– Катя, давай! Я готова.
– Занавес! – по-своему скомандовала моя Нюня.
Она у меня натура артистичная и тонко чувствует художественный момент.
Катерина широким жестом отбросила в сторону закрывавшую ее простыню, и присобаченная к тряпке швабра забилась в конвульсиях на неровностях вымощенной камнем дорожки с сухим стуком, похожим на нервную барабанную дробь.
Это добавило художественному моменту нотки драматизма.
Я посмотрела на дисплей мобильника, разжалованного в хронометры, и засекла время.
Охранник появился через три минуты четырнадцать секунд.
Катькин «нерусский черт» оказался невысоким коренастым мужиком, кудрявым, смуглым и с бакенбардами, как у Пушкина, в длинных шортах и свободной рубахе в белых, серых и бежевых пятнах.
Этот летний средиземноморский вариант маскировочной окраски а-ля остромодный «сексуальный питон» был бы хорош для игры в прятки под деревьями и на мозаичной плитке у бассейна. А вот на фоне непорочно белых стен «нерусский черт» бросался в глаза, как таракан в операционной.
Отлично! Следить за ним будет легко.
– Опять следить?! – заволновалась Нюня.
Она вспомнила мое берлинское фиаско в роли «мышки-наружки».
Мы с Тяпой не удостоили трусиху ответом.
Мы с наслаждением созерцали представление, устроенное Катериной.
Зубы у охранника были превосходные, но страдальческий оскал не позволял по достоинству оценить его улыбку. Скривившись так, словно он только что единолично употребил в пищу половину всего греческого урожая лимонов, мужик прижал руку к сердцу и произнес короткую пламенную речь. Незнание языка Гомера не позволило мне ее понять.
– Одно из двух: или он жалуется, что Катерина разбила ему сердце, или, наоборот, очень просит не доводить его до инфаркта, – предположила знатная физиономистка Нюня.
– Второе, – уверенно сказала знатная нервомотка Тяпа.
Катя Максимова в роли кающейся грешницы была хороша!
Она ковыряла носком каменный пол, часто кивала низко опущенной головой, трясла серебристыми волосами и вздыхала с таким великим прискорбием, что растрогала бы даже Карабаса Барабаса.
Охранник посмотрел на нее, на валявшуюся под забором простынную хоругвь, на небо…
– Я больше не буду! – проникновенно сказала Катя и похлопала ресницами.
Языковой барьер они перепрыгнули, как пара скаковых лошадей.